«Волкодавы» Берии в Чечне. Против Абвера и абреков
Шрифт:
Но Лагодинский после беседы с пленным дал тому возможность еще раз незаметно поподробнее разглядеть предателя, немец упорно настаивал на своем. После повторного допроса полковник все же пришел к выводу, что Гроне не врет. Особенно его убедили несколько слов, которые Пауль запомнил из разговора Гюнтера и представителя подпольщиков.
В тот раз фельдфебель спросил Эльмурзаева, почему он, которому Советы дали столь высокий пост и власть, все же решился принять участие в восстании? Эльмурзаев ответил, что его верность большевикам сильно поколебалась после массовых репрессий и особенно «генеральной операции по изъятию антисоветских элементов» в августе 1937 года, в ходе которой в Чечне было арестовано более десяти тысяч человек и уничтожено практически все национальное руководство республики. Еще полковника очень заинтересовали слова Пауля о том, что Шмеккер не успел лично встретиться ни с кем из ОПКБ, хотя договоренность о таких встречах была достигнута.
Возник вопрос о дальнейших действиях. Можно было бы сразу на месте арестовать двойного агента, но что бы это дало? Эльмурзаев стал бы все упорно отрицать, а улик против него, кроме свидетельских показаний диверсанта, не было! Выбить из предателя правду?! Но начальник райотдела НКВД был мужчина с характером, и были серьезные опасения, что даже при применении жестких методов воздействия он вряд ли бы выдал своих сторонников.
Тогда у полковника возник интересный план: а что, если пока оставить Эльмурзаева на свободе и через него попытаться арестовать все руководство подпольной организации «Кавказских братьев»? Задумка основывалась на том, что Чермоев, соблюдая секретность операции, не сообщил своему кунаку о захвате немецких диверсантов. Следовательно, хорошо знакомый Эльмурзаеву Гроне мог прийти к тому на явку и сообщить буквально следующее: «Мы передали германскому командованию ваши предложения, они были рассмотрены и частично приняты. Но необходимы дальнейшие переговоры о совместных действиях, которые будут уже вестись на более высоком уровне. На это уполномочен офицер СС, который желает встретиться со всем руководством ОПКБ в условленном месте. При положительном результате переговоров вам будет оказана всесторонняя поддержка».
Вот так бы НКВД и накрыло разом все осиное гнездо! Роль гитлеровского офицера должен был сыграть отлично владеющий немецким языком Петров.
— Товарищ полковник, извините, но мне эта затея кажется опасной, — гнет свою линию Чермоев. — Единственно, что можно добиться от этого гитлеровского щенка, чтобы он из-под палки передавал нужную нам дезинформацию. Человека вы из него все равно не сделаете, он все равно не будет воевать на нашей стороне, он только и ждет удобного момента, чтобы сорвать нам операцию.
— Я бы с удовольствием послал вместо ершистого Гроне более податливого и сговорчивого Шаламова-Димпера, а еще лучше нашего агента, — ответил ему на это Лагодинский. — Но, к сожалению, Эльмурзаев лично встречался только с Паулем и Гюнтером. Я знаю характер Эльмурзаева, это хитрый и осторожный человек, появление незнакомца может его насторожить. На кону у нас большой куш, и я рискну доверить немцу. Тем более что тот будет все время находиться под жестким контролем двух наших оперативных работников НКВД местной национальности. Ребята должны будут сыграть роли абреков из остатков разгромленной банды Абдуллы, чудом спасшихся и укрывшихся вместе с диверсантами в горах.
Рассказывает рядовой Гроне:
— Ох, не зря говорила моя добрая матушка, что я всегда умудряюсь найти приключение на свою голову. На кой черт я сказал русским про этого националиста из «Кавказских братьев»!
Сегодня Чермоев брал меня на допрос, снова наорал на меня, слава богу, обошлось без методов физического воздействия. Полковник Лагодинский держит свое слово, он довольно резко одернул капитана, когда тот по привычке замахнулся на меня. Отослав Чермоева, Лев Давидович сам спокойно объяснил, чего они от меня требуют. Я должен буду просто передать письмо Эльмурзаеву, а потом сыграть роль сопровождающего для Петрова-Шмеккера. Почему бы нет?!
— Эй, фриц, ты готов? — это кричит через порог пришедший за мной Чермоев.
Мне очень не нравится эта презрительная кличка, меня аж передергивает, когда они нас так называют.
— У меня имя есть. Вы же знаете, что я Пауль Гроне, — как можно вежливее возражаю капитану.
Аслан в ответ лишь раздраженно хмыкает: «Для меня все вы фрицы одинаковые».
Вместе идем к Лагодинскому, там нас ждет уже переодетый в эсэсовскую форму капитан Петров. Н-да, вот как они представляют себе немецкого офицера, я в шоке! Репетируем наш диалог, и Владимир строит из себя преотвратнейшего персонажа: от него так и разит тупым прусским высокомерием и солдафонством. Он не говорит, а презрительно выплевывает немецкие фразы, и физиономия под фуражкой с высокой тульей настолько мерзопакостно похожа на русские пропагандистские плакаты про кровожадных фашистов, что у любого сразу появляется желание взять кирпич и залепить по ней! Не спорю, наш Шмеккер при жизни был неприятным человеком, но оберштурмфюрер в исполнении Петрова просто карикатура!
— Если господин капитан собирается играть роль нациста в театре с целью возбуждения ненависти к проклятым оккупантам, то он играет просто гениально, — говорю я, обращаясь к Лагодинскому. — Но на самом деле таких немецких офицеров не бывает. Пусть он лучше ведет себя как нормальный человек и держится с достоинством. А еще неплохо было бы побрызгаться одеколоном.
Петров багровеет от злости и заявляет, что «пленный фриц совсем обнаглел», зато Лагодинский хохочет и советует ему принять критику к сведению.
— Парень прав, от тебя за версту воняет махоркой, я же запретил курить эту дрянь!
Он лично поправляет портупею на капитане и велит до блеска начистить сапоги.
Еще до рассвета тайно, в закрытой машине покидаем крепость и едем в сторону Сержень-Юрта, там высаживаемся и пешком идем до условленного места. Владимир располагается под дубом, а я с «абреками» играю роль караульных. Мне даже вручили оружие — разряженный «МП-40». Сначала пытались дать немецкую винтовку системы «Маузер», но я сказал, что в момент пленения у всех нас были именно автоматы.
Рассказывает старшина Нестеренко:
— Собственно, началось все почти по придуманному Лагодинским сценарию: Гроне представил Эльмурзаеву переодетого в эсэсовскую форму Петрова, и чеченец ни на минуту не усомнился, что перед ним Действительно высокий абверовский эмиссар. Горец рассыпался в витиеватых восточных приветствиях, заверяя мнимого представителя германского командования в своем уважении и искренней преданности рейху.
Но далее Петрова ждал пренеприятнейший сюрприз. Оказывается, Эльмурзаев высказывался не от имени всего руководства ОПКБ, а только от своего собственного! Более того, он заявил, что ни господин Исраилов, ни господин Терлоев якобы не горят желанием сотрудничать с абвером и вовсе не разделяют идеи национал-социализма. Что якобы оба эти господина неоднократно высказывались в духе «хрен редьки не слаще», что надо понимать как одинаково неприязненное отношение и к Сталину, и к Гитлеру. Лицо Петрова под немецкой фуражкой вытягивалось от удивления все больше и больше, а высокопоставленный чекист продолжал: «Хасан сражается с большевиками, но он не хочет жить также и под властью нового немецкого порядка. Вам стоит сделать ставку на другого человека, имеющего не меньший авторитет, но более преданного вам». Эльмурзаев предложил свою кандидатуру! Сказал, что будет честно и верно служить новому порядку, если ему обещают пост начальника полиции!
Выяснилось, что ни о каком выходе через Эльмурзаева на руководство ОПКБ не может быть и речи, так как в его отношениях с братьями Исраиловыми давно уже пробежала черная кошка, принципиальные разногласия между ними стали непреодолимыми и всякие контакты давно прекращены.
Тогда оберштурмфюрер Петров поинтересовался, какие реальные силы может предоставить в распоряжение абвера сам Эльмурзаев. Выяснилось, что немного.
Итак, в тот день начальник районного НКВД был оставлен на свободе, но начались повальные аресты среди лиц, указанных им как готовых к сотрудничеству с немцами. Чуткий, как хищник, попавший в западню, Эльмурзаев заподозрил неладное и решил перейти на нелегальное положение. Его попытались арестовать в родном ауле, для его захвата были посланы двадцать человек из НКВД.