Вольные города
Шрифт:
— Туга, вставай! Коней увели!
Тугейка пулей выскочил на волю — над пеплом костра вилась тонкая струйка дыма, подростков не было, как и не было лошадей.
— Вот тебе и детушки-малолетушки,— зло сказал Рун.— Обдурили нас, как сонных тетеревов.
Тугейка обошел вокруг шалаша, посмотрел на следы и сказал:
— Они тут для приманки сидели. Где-то недалеко настоящие конокрады были. Смотри на землю — следов много и от сапогов. А эти были, я помню, в лаптях. Что же делать будем?
— Остается одно — идти к Касиму на поклон. Говорят, тут городок Мещерский недалеко...
Только к вечеру беглецы добрались до Касимова городка. Руна и Тугейку несколько раз останавливали татарские разъезды, но, поговорив с Тугейкой, отпускалй.
Над городом возвышался минарет недавно построенной мечети и слышны были призывы муэдзина к вечерней молитве. Около городских ворот Рун остановился и сказал:
— А что если великий князь сюда гонца послал и нас схватят, а?
— Эта беда не беда. Запомни: хан Касим —брат Нурсалтан, а сын ее Магмет-Аминь сейчас у дяди гостит. А он мой друг. Не выдадут, если что.
Тугейка знал, что говорил. Хан Касим их приходу сильно обрадовался, а еще более были рады Магмет-Аминь и сын хана — Шахали.
Касим давно не получал вестей из Москвы и с нетерпением ждал рассказа воеводы о том, как и чем живет сейчас великий князь, не думает ли снова воевать Казань. А Магмет-Аминь, как узнал, что Тугейка был в Крыму, у матери, сразу же уволок его к себе в комнату. Шахали почти ровесник Магметке, и ему, что в Москве делается и как в Крыму живут, узнать интересно.
Друзей напоили, накормили, переодели в лучшие одежды, и потекли беседы.
... — Значит, Менгли-Гирей шерть Ивану дал,—довольно заключает Касим.— Это бик якши. Теперь мы хана Ахмата за перчем[2] схватим, к земле пригнем. Как сестра моя там живет? Ее Менгли не обижает?
— Мудрость Ази ты знаешь. Ее не обидит никто. Менгли во всем ее слушается.
— По ребятишкам не тоскует ли?
— Тоскует. Магмета велела здесь учить, а Абдыл-Латифа к себе переправить просила. Иван Васильевич обещал.
— Это тоже бик якши. Скажи великому князю, что пусть он Абдылку пока грамоте учит, а Магметку пусть у меня держит. Я его ханским делам буду учить, его, чуть подрастет — на Казанский престол посадим.
•— А твой Шахали? А Джанали?
— И до них когда-нибудь очередь дойдет. Мы теперь казанский трон недругам Москвы не отдадим. А вы куда едете и зачем? И почему ко мне пешком пришли?
— Посланы мы в Черемисские края, чтобы дружбу с горными людьми учинить. А в пути у нас лошадей украли,— и Рун рассказал хану про ночевку у костра.
Касим задумался о чем-то, потом сказал:
— Лошадей мы вам дадим, до Суры-реки проводим, а дружбы с черемисами вам не учинить. Нынче летом на ту землю налетели дети боярские, я думаю, без ведома великого князя, и дома там многие пожгли, людей поубивали, скот и добро поотнимали, чем черемис, чуваш и мордву сильно озлобили. Поэтому ты осторожен будь...
... — Ну, говори, Тугейка, говори,— торопил Тугу Магмет- Аминь,— как мать наша живет, что она мне передать велела, что послала?
— Был я у нее дважды. Она хоть и четвертая жена хана Менгли, но властью —первая. Хан ее любит, дорожит ею. Послала она тебе и Абдыл-Латифу грамоту и много подарков, но они у великого князя в Москве остались. Хан Менгли Москве шертную грамоту дал, теперь в Крым часто послы будут ходить, ты не ленись — чаще ей пиши письма, радуй ее. Она по вам обоим тоскует...
Как ни уговаривал Касим погостить у него до первого снега, друзья не согласились. Они были себе на уме: засидишься тут, станет вдруг известно о их побеге, что тогда? Да и на место прибыть скорее хочется: Туга по родным истосковался, Рун-—по жене и сыну.
Хан как сказал, так и сделал: проводил Руна до Суры, дал коней, денег. Рун о налете русских Тугейке ничего не сказал — пусть
сам увидит. Может, до Нуженала боярские воины не доходили, может, вести хану пришли лживые.
Но там, где река Юнга истекает из малого родника, должен был стоять илем того же имени — на том месте нашли наши друзья горы золы и пепла. Тогда Рун сказал Тугейке слова хана. Стало ясно, что беда не минула и Нуженал. Потому как вниз по Юнге сожженными оказались илемы Тюмерля и Кожваши. Еще десять верст по лесу, и там должен быть Нуженал.
Должен быть! А есть ли?
Подъехали они к родным местам в сумерки. В лесу глохла предвечерняя тишина, смутно белели одинокие оголенные березы. Было мертвенно, мрачно и жутко. Выехали на опушку леса, в молчании оставили лошадей. На месте домов лежали обгорелые бревна, чернели головешки, остовы печных труб. Ветер метал по улицам золу и пепел. Сонно бормотала вода на речном повороте, молочный холодный туман полз из ельника, растекался на ветру, поднимался ввысь и таял над вершинами осин и берез.
Стыла кровь в жилах, сердце, будто тисками, давила горькая печаль.
Вдруг из-за опушки леса выскочил ободранный, грязный пес, увидел пришельцев и завыл, подняв морду в небо. Рун рывком повернул коня, огрел пса плеткой. Тот взвизгнул, бросился в лес по тропинке.
— Поедем за ним,— сказал, глотая слезы, Тугейка.— Где собаки, там и люди.
Тропинка была узкая, ветки деревьев хлестали всадников по лицу, но они все ехали и ехали...
Там, где Юнга делает крутой поворот, собака скрылась в черной норе. Тугейка сошел с коня, раздвинул кусты и крикнул по-черемисски: