Вольные города

Крупняков Аркадий Степанович

Сколько бы еще прожил Тугейка в Москве— неизвестно, если бы не княжна Мангупская. По-

ручил ему боярин передать ей ожерелье, велел сказать несколько тайных слов. Его попросили — он и сходил. Иван Рун тоже по про­стоте душевной не думал ничего плохого, передавал поклоны Бек­лемишева Катерине. И вдруг зовет их обоих боярин, в замыслах своих открывается и говорит:

— Великий князь в большом гневе, меня с глаз долой выгнал, а вас из-за меня тоже наказанье ждет. Что будем делать?

— Бежать надо,— сказал Тугейка.— У князя нрав крутой, я знаю, тебя, боярин, он, может, и помилует, а нас, козявок, запро­сто придавит. Рука у него горячая, он князьям головы сечёт.

— Простите меня, что в грех вас ввел. Не думал я...

— Ай,— Тугейка махнул рукой,— я и сам бежать собирался. По отцу-матери скучаю, по лесам своим тоскую.

— Верно говоришь, Тугейка,— сказал Иван Рун.— У меня то­же жена с дитем дожидается. Махнем на Волгу вместе.

— Коли так,— боярин обнял их обоих,— то помогайте мне как следует, други мои.

— Что надо делать?

— Я съезжу в монастырь, игуменшей в нем моя родная тетка, договорюсь. А вы поезжайте в Красное сельцо, Катерину в тот монастырь привезите.

— Поймают нас, однако,— усомнился Тугейка.

— Не поймают. Я пущу слух, что бежать задумал, князь пого­ню за мной пошлет, про вас он не подумает.

— Семь бед — один ответ,— согласился Рун, и в тот же день княжна Мангупская была привезена в монастырь. Боярин дал им денег, и они не мешкая пустились в далекий путь.

И вот четыре ночи бегут они от княжеского гнева. Бегут, почи­тай, без отдыха. Ночью в седле, а днем у костра разве уснешь? Коней надо сторожить, костер поддерживать, да и если человек боится погони, он все время начеку. Какой уж тут отдых? На пятую ночь они совсем истомились, да к тому же началась непо­годь. Над лесами и полями пошел дождь с ветром. Осенние запоз­далые цветы, словно сиротинки, все еще надеялись на милость весны, а дождь холодный и бесконечный, хлестал их немилосерд­но, пригибал к земле...

Всадники вымокли до нитки, их неудержимо клонило ко сну, и когда в стороне от дороги за деревьями замерцал огонек костра, кони, не дожидаясь поводьев, сами свернули на боковую тропинку.

И в довершение всему около костра зазвучал рожок. Он выводил какую-то колдовскую, родимую донельзя мелодию — грустную и протяжную..

— А что, если там злыдни? — спросил Рун, натянув поводья.

— Может, и злыдни,— сказал Тугейка.— Добрые люди сейчас по домам сидят.

— Так зачем мы туда едем?

— А вдруг там хорошие люди? Костер жгут, на рожке игра­ют — не таятся.

— Все равно я дальше ехать не могу. Пусть лучше убьют, но сперва я высплюсь.

На поляне они увидели шалаш из пихтовых веток, высокий на­вес, под которым горел костер, перед огнем сидел парнишка лет пятнадцати и дул в самодельный, берестяный рожок. Увидев не­знакомцев, быстро юркнул в шалаш, и скоро оттуда выползли еще двое таких же подростков.

— Здорово ли живете, робяты? — спросил Рун, не слезая с седла.

— Живем помаленьку,— ответил тот, что сидел у костра.

— Какая нужда вас в непогодь в лесу держит?

— Наверно та же что и вас под дождем в путь послала.

— Мы едем по государеву спешному делу. Мы беглецов ловим. Они тут не у вас хоронятся?

— Поищите. Может, и хоронятся.

Рун соскочил с седла, помог опуститься на землю Тугейке, за­глянул в шалаш и присел у костра, протянув к огню озябшие руки. Рядом с ним сел Тугейка.

— Продрогли насквозь,— сказал один из подростков.— Может, кипятком кишки прополощете?

— Не мешало бы,— ответил Тугейка.

Паренек быстро вполз в шалаш, вытащил оттуда закопченный котелок, повесил над костром. Потом бросил туда пучок сухой травы для заварки. В это время рожечник (он, видимо, был стар­ший среди парней) вытянул из шалаша два ветхих полушубка и сказал:

— Одежду-то смените, обсушитесь. А то заколеете совсем,— и бросил полушубки к ногам Тугейки и Руна.

Согретые теплом костра, горячим чаем и полушубками, всад­ники окончательно поверили в доброту подростков. Тугейка кле­вал носом, силился не заснуть, но сон валил его.

— Не томись — ползи в шалаш,— предложил старшой, и Ту­гейка полез на сухие еловые лапки. Рун задержался у костра и спросил:

— Я все-таки узнать хочу — зачем вы в лесу бедуете?

— «Зачем, зачем?» — недовольно ответил старшой.— Коли ты государев человек, то должен знать — тут град Мещерский близко.

— Ну и что же?

— А то, что государь московский наши земли хану Касимке отдал и теперь нам от сего ордынца житья нет,— шепотком произ­нес подросток.— Я при нем сего говорить не хотел, он, поди, тоже татарин.

— Нет, он, как и я, слуга Москвы.

— А коли слуга, то скажите там, в Москве, великому князю вашему...

— Он и ваш...

— У нас свой князь, рязанский. Так вот скажи своему князю, чтобы он руки Касимке укоротил. А то половина людей в здеш­них лесах, как и мы, хоронится.

— Скажу,— согласился Рун и полез в шалаш.

— Спите спокойно. Коней мы постережем.

Первым проснулся Рун. Спал он крепко, без сновидений, прос­пал долго, осеннее солнце тускло светило в проем шалаша. Рун выполз из шалаша и заорал: