Вольные стрелки
Шрифт:
Через минуту они были уже на поляне.
— Ах! — с изумлением воскликнула Кармела. — Отец Антонио! Каким образом оказался он здесь, ведь он поехал с караваном?
Это упоминание о караване заставило охотника насторожиться. Он внимательно оглядел монаха и заставил его сесть у костра.
— Надеюсь, — проговорил он, — что отец Антонио объяснит нам все.
Достопочтенному монаху, по-видимому, суждено было попеременно с чрезвычайною быстротой переходить от крайних границ страха и отчаяния к чувству полнейшей безопасности. Когда он немного обогрелся, путаница в мыслях, воцарившаяся
— Что с вами? Как чувствуете вы себя, отец Антонио? — участливо обратилась к нему Кармела.
— Благодарю вас, мне лучше теперь.
— Ну, слава Богу. Вы хотите есть? Что угодно вам?
— Решительно ничего, сердечно благодарю вас, есть я не хочу.
— Может быть, вы чувствуете жажду, отец Антонио, так вот вам бутылка виски, — предложил Ланси и протянул ему бутыль с подкрепляющей жидкостью.
Монах заставил себя просить лишь настолько, чтобы показать, что он вовсе не так уж любит виски, затем он снизошел на убедительные просьбы и, взяв бутыль, отпил из нее несколько больших глотков.
Это возлияние вернуло ему хладнокровие и присутствие духа.
— Славно! — проговорил он, возвращая бутыль метису, и удовлетворенно вздохнул. — Господи, благослови раба Твоего! Хоть сам сатана явись теперь предо мною, я и его бы схватил за рога.
— Ага! — сказал Транкиль. — Теперь видно, что вы, отец Антонио, опять полностью владеете собой.
— Да! И я докажу вам это, если хотите.
— Слава Богу! Это меня очень радует. Я не решился расспрашивать вас до сих пор, но теперь я не премину сделать это.
— Что же вы желаете узнать?
— Очень простую вещь: каким образом случилось, что вы, монах, очутились в такой час один, в глухом лесу?
— Ба-а! — весело проговорил отец Антонио. — Кто вам сказал, что я один?
— Никто, но я так предполагаю.
— Не предполагайте, сын мой, а то вы ошибетесь.
— А-а!
— Да, и я буду иметь честь доказать вам это.
— Ну и что же дальше?
— А то, что другие находились на некотором расстоянии, вот и все.
— Кто же эти другие?
— А те, которые меня сопровождают.
— Так, а кто же это такие?
— Вот!.. Да! — прибавил монах через минуту, как бы говоря сам с собою. — Обо мне распространились самые невыгодные слухи, меня обвиняют во множестве самых дурных поступков. О, если бы мне удалось сделать хоть одно хорошее дело. Кто знает, быть может позже я искупил бы все! Ба-а! Не надо отчаиваться.
Транкиль и его товарищи слушали с удивлением этот странный монолог и никак не могли решить, что следует думать об этом человеке. В душе они были склонны считать бедного монаха сумасшедшим. От него не ускользнуло произведенное им впечатление.
— Слушайте, — начал он серьезным тоном, слегка сдвинув брови, — думайте про меня что вам угодно, это мне совершенно все равно. Одного только я не желаю — чтобы кто-нибудь упрекнул меня, что я за сердечное гостеприимство, оказанное мне людьми
— Что вы хотите сказать? — воскликнул Транкиль.
— Слушайте меня. Я произнес слово «измена». Быть может, это напрасно, так как я не имею для этого неопровержимых доказательств, но только все говорит мне, что именно это и хотели заставить меня сделать по отношению к вам.
— Говорите яснее, ради Бога, вы изъясняетесь загадками, вас нельзя понять.
— Вы правы, я буду говорить яснее. Кого из вас, сеньоры, зовут Транкилем?
— Меня.
— Очень хорошо. Так вот, вследствие сплетения целого ряда обстоятельств, рассказ о которых не может для вас представлять никакого интереса, я имел несчастье попасть в лапы апачей.
— Апачей? — с удивлением воскликнул Транкиль.
— Боже мой, к несчастью, да, — вновь начал монах, — и уверяю вас, что с того момента, как я оказался в их власти, я решил, что мне уже не видать более белого света. Однако страх мой был напрасен: вместо того, чтобы изобрести для меня какое-либо адское мучение вроде тех, которым они всегда подвергают попадающих к ним в плен несчастных белых, они, напротив, обошлись со мной чрезвычайно ласково,
Транкиль в упор уставился испытующим взглядом в широкое, улыбающееся лицо монаха.
— Но с какой целью? — спросил он тоном, в котором чувствовалось недоверие.
— А-а! — отвечал на это брат Антонио. — Вот этого-то я и не мог объяснить себе, хотя и начинаю теперь подозревать кое-что.
Присутствующие обратились к говорившему с выражением нетерпения и любопытства.
— Сегодня вечером вождь краснокожих сам проводил меня весьма близко к вашему лагерю, — продолжал монах. — Когда мы увидели отблеск вашего огня, он оставил меня и сказал: «Ступай, сядь возле этого костра и скажи великому белому охотнику, что один из самых старых и дорогих его друзей желает его видеть». Затем он оставил меня, пригрозив мне самыми ужасными муками, если я не исполню немедленно того, что он приказал. Остальное вы знаете.
Транкиль переглянулся с товарищами, но никто не проронил ни слова. Долгое время царило молчание, но наконец Транкиль решился выразить вслух те мысли, которые у каждого из них лежали на душе.
— Это ловушка, — сказал он.
— Да, конечно, — отвечал Чистое Сердце, — но зачем это?
— Я не знаю, — пробормотал канадец.
— Вы сказали, отец Антонио, — сказал молодой человек, обращаясь к монаху, — что вы кое-что подозреваете относительно причин такого необыкновенного отношения к вам апачей.
— Да, правда, я сказал это, — отвечал тот.
— Так расскажите, что именно вы подозреваете.
— Это мне пришло на ум вследствие самой манеры действия индейцев, а также и вследствие того, что уж слишком — до грубости — очевидна ловушка. Для меня теперь очевидно, что вождь апачей надеется, если вы согласитесь идти на свидание с ним, успеть воспользоваться вашим отсутствием и овладеть доньей Кармелой.
— Мною? — воскликнула молодая девушка, охваченная в одно и то же время ужасом и удивлением и никак уж не ожидавшая подобного заключения.