Вольный горец
Шрифт:
Но и так, самому, сколько в море голов не вглядывался, ничего похожего не увиделось… что ж тут!
Так и должно было.
Сам здешний дух заставил снять чужую шляпу.
Перед своим Гением.
РУССКИЙ МАЛЬЧИК
1
Рассказал о нем Миша Плахутин, когда в его машине возвращались в Москву из-под Звенигорода…
Лет пятнадцать спустя, уже после того, как вместе съели побольше
Уж больно похожи необыкновенные приключения Русского Мальчика на его, Мишины, а что у Миши всегда такой тихонький, такой благостный, такой доброжелательный вид, это ещё ничего не значит, мало ли. Во-первых, старая школа, воробей стреляный, а во-вторых, — когда его вижу-то?.. Когда на неделю-другую прилетает из своей Касабланки и в первые дни чуть ли не всему подряд на родной-то земельке радуется и от этого прямо-таки лучится.
Но зачем бы ему в таком случае разыгрывать тогда это представление с заездом к матери старого его друга?
Не знаю, почему, но это я помню почти по минутам — как ехали по Можайке, как перед Немчиновкой в деликатной своей манере он извинился и попросил: не буду я против, если на несколько минут заедем к одной старушке?
Остановил «жигуленок» возле древнего, с обшарпанными стенами двухэтажного дома, взял заранее приготовленную бумажную сумочку с какой-то малой поклажей, скрылся за углом…
После я выговаривал ему: почему о Русском Мальчике он рассказал мне после того, как вернулся, и мы поехали дальше?
Разговорился бы перед этим, и я бы наверняка пошел с ним взглянуть на старенькую маму Русского Мальчика и на этот её чудесный крошечный огородик, в котором сколько и чего только не растет.
А так — они появились из-за угла: широкий в плечах, приземистый Миша и прямая, высокая, совершенно седая, но с моложавым, как мне показалось, лицом и внимательными глазами очень пожилая женщина в традиционной, поверх домашнего халата, стеганой безрукавке, в шерстяных, несмотря на летнюю жару, высоких носках и в теплых, с опушкой, домашних тапочках.
Миша что-то сказал ей, обнял, прощаясь, а она перекрестила его, и все осеняла потом неспешно щепоткой, пока он шел к машине, и потом уже, когда «жигуленок» тронулся, — вслед.
— Ты знаешь, что в этих местах была дача Паулюса? — спросил Миша тут же, как мы отъехали.
— Того самого? — уточнил я без особого интереса.
— Да, фельдмаршала.
— Знал, что под Москвой, а где — нет, не знал.
— Надо было показать тебе, уже проехали.
Я поддерживал разговор:
— Видно с дороги?
— С дороги не видать, в глубине. Да и кругом все изменилось… просто вспомнил, что сперва эта дача, а потом уже Витин дом.
— Витя — это кто?
— Русский мальчик, — сказал Миша и плечи у него слегка приподнялись. — Никогда тебе не рассказывал? К его матери мы сейчас заезжали.
— К бабушке
— Нет, Мальчик — это у него прозвище. Со школьных времен. Как бы сказали теперь: кликуха. Полностью — Русский Мальчик.
— Н-ну, если кликуха — да полностью!
Миша обернулся только на миг, и обаятельная его, дружелюбнейшая улыбка как будто добавила сердечности голосу:
— Тут случай особый. Вообще-то я давно тебе собирался…
— Ну, так в чем дело?
— Столько раз собирался рассказать, поверь!
— А так и зажал, видишь.
— Представь себе: сорок седьмой год. Голодуха, если помнишь…
— Ещё бы!
— Если на Кубани у нас чуть не пухли, представляешь, что было тут?.. Ну, может, это сорок восьмой год, потому что он ходил тогда в пятый. Русский Мальчик… Или это в шестом? В учебнике по истории. Что наши предки, славяне, могли часами лежать в болоте и дышать через камышинку…
Признаться, тоже запамятовал, поэтому поддержал Мишу тоном:
— Главное, что могли.
— У них отец не пришел с войны, а кроме него ещё младшие сестрица и братец… Мать и на работе целыми днями, и в Москву по выходным стирать ездит, а попробуй-ка троих прокорми. А рядом эта дача, где Паулюс живет. Как сыр в масле, ты же понимаешь…
— Ясное дело.
— Вот бабы соберутся вместе поплакать, и давай: наши сложили головы, где-то в чужой земле лежат, дети голодные-холодные, а его тут как на курорте кормят… за что? За то, что наших детей без отцов оставил? Что все кругом разорил?.. А собирались все больше у них в доме, Витька этих разговоров, как понимаю, во! — наслушался. Ну, и решил посчитаться за отца. С фельдмаршалом…
— Ни больше, ни меньше, — сказал я сочувственно, но как бы и не без некоторой насмешки: нашелся, мол, пострел!
— В том-то и дело! — оживился Миша. — В том и дело. Причем один, представляешь?.. До этого они все подползали с мальчишками к забору с колючей проволокой, смотрели издали, как Паулюс купается в озерке, как загорает, как чай на берегу пьет… Возле него денщик — немец, прислуживает, а два наших часовых поодаль ходят: навстречу друг дружке. Забор в одном месте спускался в камыши на краю озерка, и Витька сперва выломал подгнившую доску, выбрал из-под неё ил… подготовился, одним словом. Потом разделся на берегу до трусов, надел на себя тряпошную сумку… ходил с такой в первый класс?
— Не только в первый…
— Ну, вот. А он положил в неё несколько камней…
— Отчаянный парень! — сказал я уже совершенно искренно.
— Он такой и остался! — откликнулся Миша. — Я вас как-нибудь познакомлю.
— А где он сейчас?
— Дай сперва досказать: положил несколько камней… Пролез в дырку, в зарослях отлежался, а потом приспособил эту самую камышину: одной рукой её во рту держит, а второй цепляется за траву, попу переставляет, боком себя подтаскивает…