Вольный горец
Шрифт:
— Вообще-то уникальный кран: и подъемник, и землечерпалка, что хочешь…
— Привет ему, привет!
Ну, что умного скажешь, когда посреди сумрачных и дождливых осенних дней в Москве так вот неожиданно — Касабланка!
Может, дело какое? — спросил его. — Может, какое ответственное поручение?
Да нет, — отвечает. — Просто вот стоим на ремонте и выдалась минута…
Затосковал тоже?
Положил я трубку и долго сидел, уставившись в сумеречное окно…
Тешил себя: представлял, как в Доме творчества в Гаграх, в Приморском корпусе, в
— Т-твоему поколению не п-повезло, старичок!.. Вроде какая разница — несколько лет… Но я успел купить дачу в поселке академиков в Абрамцеве. Всего-то за одиннадцать тысяч. А что теперь можешь ты? Так и будешь всю жизнь по этим д-домам, прости меня, т-творчества…
Ах, если бы, дорогой Юрий Павлович, светлая тебе память на земле и царствие небесное — выше… Ах, если бы!
А Юра сочувственно советует, несмотря ни на что, держаться, почаще доставать из тяжелого солдатского ранца тот самый маршальский жезл и драить его, не жалея сил, драить — он должен всегда блестеть!
— И главное при этом — не п-похмеляться, старичок! — говорит на горькой полушутке. — Это собственный опыт. Мы с Евтушенкой Женей жили в соседнем люксе. С вечера надирались в «Гагрипше» так, что я нес его на себе. Я его укладывал, а не он меня. Но утром… утром! Приоткрываю один глазок, нащупываю рядом бутылку, а он, слышу, в ванной на лицо плещет. Снова приоткрываю глаз: вижу, как мучается с гантелями… на это страшно смотреть, но он делает зарядку. Приподнимаю голову — а Женька уже за столом, уже стучит на машинке… Вот с кого надо брать пример, старичок!
Только ли, дорогой Юра, в этом?
Но поздно, поздно!
В плетеных креслах за таким же, из лозы, столиком из больших, с почерневшими краями, фаянсовых кружек пьем с Казаковым крепкий чай, а в кабине на кране уже сидит Миша Плахутин, уже слушает, что скажет инженер-француз и переводит потом по громкой связи ребятам из города-героя, ну, прямо-таки чуть не со знаменитой Малой Земли, эх!
И Костя Гердов, здешний Котэ, талантливый и безалаберный Кот почти в такой же будке, вознесенной над домом матери, уже сидит над рукописью с ироническим названием «Опыт жизни со свалки»… нашелся Мишель Монтень!
3
Встречаемся с Мишей редко, хорошо, если раз в два года, но на стене в моем крошечном кабинетике в Кобяково висит терракотовая тарелочка с видом Касабланки: гляну, и как будто поговорю с ним. Хоть коротенько, а все же.
— Ты что, сдал квартиру? — спросил он, появившись у нас в деревне вместе с Таней на новеньком, с марокканскими номерами «ситроене», на котором через всю Европу проехал. — А я звоню тебе с крана,
Снова мы посидели у меня под яблоней, которая сама понимающе скинула нам несколько налитых своих плодов, чтобы заесть пахучий марокканский коньяк…
— Ну, на всю деревню! — сказала моя жена, поставив рюмку.
— Как бы сказали, Миша, в твоей любимой Надёжке: большой духман! — поддержал я.
— Уж на этих-то пятистах метрах до нашей избы поди не будет «гаишника», мать? — спросил Миша у своей счастливой Тани: на этот раз оставалась дома и, встретив Мишу, так теперь и светилась.
— А что ты о своем друге рассказывал? — напомнила ему Таня.
— Ну, тут же не Штаты, слава Богу! — тоном осудил Миша. И тоже как будто вспомнил. — А ведь, и правда: ты меня все расспрашиваешь о Викторе… О Русском Мальчике. Это у них там был случай…
Так вот, пора, давно пора и о нём, но как мне сложить воедино все эти истории, столь необычные, как и та первая, которую тогда рассказал мне Миша: с камышинкой и с фельдмаршалом Паулюсом?
Чуть ли не в тот же год, как сын погибшего на войне, он попал в Суворовское училище и был там не только одним из лучших учеников — стал чемпионом Москвы по шпаге среди мальчишек и кандидатом в мастера по вольной борьбе у юношей. Мать не могла нарадоваться, но в выпускном классе он вступился за несправедливо, как он считал, отчисленного из училища дружка, пошла тяжба с начальниками, от меньшего — все выше и выше, пока какой-то из генералов не сказал ему: давай, мол, так, парень. Или он, или ты. Сам выбирай. Но кто-то из вас должен уйти.
Даете слово? — спросил Русский Мальчик. Даю, — сказал большой чин. И он поблагодарил его, и в тот же день написал рапорт об отчислении по состоянию здоровья.
Его отчислили, ему удалось сдать экзамены за десятый экстерном и, чтобы утешить бедующую с младшими мать, он поступил в Московский горный институт, после учебы в котором деньги тогда гребли совковой лопатой…
Как называли его тогда: Московский « игорный».
Что правда, то правда, там были лучшие преферансисты, потому что даже второкурсники возвращались с практики из Кузбасса или из Донецка с большими деньгами: на шахте таких не заработаешь. Но к картам он не притронулся, Русский Мальчик. Пошел на курсы шоферов и стал автогонщиком, выигрывал гонки на мотоцикле — Миша видел, что у матери в Немчиновке до сих пор стоят какие-то его кубки…
Вообще-то я думаю, это мама Русского Мальчика рассказывала ему так подробно о том, что хорошо знала, что было ещё у неё на виду: дружил, мол, с такою же безотцовщиной, с испанцами, — их тогда, и правда, было много в «игорном», детишками вывезенных из Испании и выросших в России детей «республиканцев» — и только к ней, когда большою компанией приезжали в Немчиновку, обращались они на русском, и её Мальчик тоже, а между собой все говорили на их языке, на испанском, и она только удивлялась, как он у её сына «от зубов отскакивает»..