Вольный горец
Шрифт:
В силу общительного характера, природного любопытства и стародавней казачьей способности прирастать корнями к дальним краям я дольше многих других оставался у ярого огня, который беспощадно сжигает всех, кто вблизи, но чуть ли не родственным теплом согревает стоящих поодаль простодушных зевак… И временами мне становилось совестно перед теми, у кого нет этой возможности: из жестокого плена сегодняшних обстоятельств хоть ненадолго вернуться на волю нашего прошлого.
Пытался оправдывать себя тем, что это как бы непременное условие профессии: за всяким действом наблюдать от начала и
Но ждала меня расплата за них, ждала…
6
На празднование 45-летия «первого колышка» в Новокузнецк, давно ставший родным, в нашу Кузню, приехал на месяц раньше: хорошенько подпитаться весенней народной кормилицей — черемшой. Медвежьим чесночком. Диким луком, который ещё с древнеримских времен известен как «алум викториалис» — «лук победителей».
В Кузне предпочитают название проще: колба. Здесь бытует стишок-наставление: «Ешь колбу при каждом блюде — пусть шарахаются люди!»
И целый месяц я жил этим — ну, совершенно в духе общечеловеческих ценностей — заветом, в обед и вечером съедая по объемистому пучку сочных, в самой поре, длинных стеблей — амбре от каждого дыха после этого можно смело приравнивать к хорошенькой дозе применяемого ОМОНом спецсредства «черемуха»… Но настоящий кузнечанин от аромата колбы, выражаясь языком нынешних тинейджеров, тащится… или тут больше подходит: торчит?
Те, кто давно знаком с целебными свойствами черемши, наверняка остановятся, конечно же, на этом последнем определении, и я вот, размышляя сейчас над всем этим, даже подумал, что отсюда скорее всего родилось и её латинское название: ведь у настоящего победителя все должно быть торчком.
Как же мог я без крутого запаха нашей колбы оставить своих московских дружков — либо чалдонов, по тем или иным причинам прервавших свой стаж, либо и вовсе, вроде меня самого, несостоявшихся?
Майская черемша продаётся в Кузне на каждом углу, но я целыми днями искал особенную, и однажды мне пришлось вести долгий ученый спор с двумя элитными бомжами и очаровательной «синеглазкой», их боевой подругой с подбитым лицом: надо или нет на колбе срезать листья, оставляя только стволы? Чаша весов клонилась то в одну, то в другую сторону, но в конце концов я ушел от них с ношей, похожей на объемистую вязанку кукурузенья: эти трое были поставщиками новосибирского Академгородка и каждый день отправляли в Золотую долину по десятку коробок для лучших умов Отечества — это мне просто повезло, что в этот раз у них случился остаток.
Скоро я чуть не наперечет знал ведущих колбовщиков: кузнецких татар из Мундыбаша и русских передовиков несуществующих нынче многочисленных производств, каждый день совершаюших печальный свой трафик за дарами природы в тайгу и обратно…
Тоже с многочисленными коробками ехал потом утречком в аэропорт и вручал их смущенным таким доверием юным созданиям, а то почему-то им же, доверием этим, недовольным крутым бизнесменам или большим начальникам, от которых от
Как человек, не раз это переживший, должен сказать, что забота об этих не для всякого носа приятных передачах значительно обостряет чувство сибирского братства… Или необычайный душевный подъем испытывал ещё и потому, что к этому времени уже начал писать «Русского мальчика», и, задетая началом, струна теперь продолжала во мне звучать всюду, и, бывало, — не по тому ли самому закону вредности? — особенно напряженно и тоненько звенела как раз тогда, когда по разным причинам не мог сесть за продолжение рукописи…
В поездках мне обычно не очень-то хорошо работалось, но думалось особенно плодотворно, и детали рассказа выплывали теперь из небытия, в котором уже заждались своего часа, и прямо-таки слышались иногда обрывки будущих — на самом деле, конечно же, бывших когда-то давно, а то и очень, очень давно — разговоров.
Так бывает, когда с головой уходишь в работу: герой твой сперва начинает посещать тебя в кабинете, потихоньку сидит себе в уголке и смотрит, а потом выходит вместе с тобою прогуляться, а то отправляется в магазин за пачкой чая или в киоск за газетами…
Но не мог же Русский Мальчик отправиться за мною в Новокузнецк?
Во-первых, как у человека вполне реального, у него свои пути-дороги, о которых в лучшем случае могу только потом узнать от Миши или от него самого, если Миша, наконец, нас познакомит… У него свои дела и заботы, о которых я, конечно же, не имею представления. И — свои думы.
Но откуда же это все чаще возникающее во мне ощущение, что он — рядом?
7
Пожалуй, он тоже из тех самых мальчиков, о которых нынче беседуем…
Та же самая безотцовщина, которая людей порядочных делает потом заботливыми о младших до неожиданной, до русской слезы…
Познакомились мы, когда он, будучи замполитом в областном управлении внутренних дел, написал мне в Москву письмо с просьбой разрешить им поставить инсценировку романа «Пашка, моя милиция»… что ты тут будешь делать?!
К этому времени по личному распоряжению председателя союзного Комитета по кинематографии Барабаша, самолично прочитавшего сценарий будущего двухсерийного фильма, «Пашку» сняли с производства на киностудии в Одессе, а он там, понимаешь, в зачуханной своей Щегловке, в этой Кемеровой, поставит пьесу!
Дал телеграмму, что согласен, и тут же забыл: для меня начались тогда грустные времена, не до того. Но уверенность в том, что острый по тем временам роман сибирской глубинке не по зубам, так во мне и жила. И тут как раз, в последний приезд в Кузбасс неожиданно встретил человека куда моложе, который так и представился: мол, «парень с гитарой» из инсценировки вашего «Пашки», песни сам тогда для неё сочинил — они у вас есть? И подарил кассету.
Как водится, я начал «отматывать» и разыскал в нашей Кузне бывшего замполита: пожать руку. И тут мне вдруг стало приоткрываться… как это назвать? Добровольное шефство? Гражданская миссия?