Вольный горец
Шрифт:
Сколько всем им, сидящим в зале, мог бы нынче сказать, но по откровенной просьбе главы нашего района, опытного царедворца, буду помалкивать. Слова мне не дадут: могу нарушить торжество неожиданной речью или еще какой-нибудь своевольной выходкой, как нарушал, бывало, собрания в то время, когда он был секретарем парткома на стройке…
Одни и те же герои?
Из них, из них-то.
Да нет, вот они и нам воздают должное… Двое молоденьких ведущих, он и она, перехватывают речь друг у дружки: когда-то, мол, вы пришли на пустырь… своими горячими сердцами отогревали мерзлую сибирскую
…этому господинчику в очечках и с кукишем?.. Который теперь призывает всех адаптироваться. Он — сидящих в этом зале и всех, кто в Кузне живет… Кто-то другой из них — в Норильске призывает… в Красноярске… в Москве и в Питере будем адаптироваться. Сокращаться и упрощаться, а что? Уж как-то да ко всему приспособимся: да здравствует наш адаптированный народ! Да здравствует единая адаптированная Россия… или уже — можно и с маленькой буквы? Россию-то. Адаптированную?
Ну, как это свое смятение объяснить?..
Закричать?
Ведь крикнул же, когда среди первых добровольцев-москвичей назвали несуществовашего никогда Ветчинова, ведь крикнул же:
— Серёжа Вечтомов!
Его здесь нет, вообще неизвестно никому, где он, бетонщик, мечтавший стать дипломатом, — стал? Где работает? Где живет? Жив ли?
Но давайте назовем его своим именем.
Выходит, если дело касается всего-то одного человека, и то душа хочет правды, а если касается — нас всех?!
Закричать?
— Ну, сколько можно лапшу нам на уши вешать, тем более тут, — душа не принимает больше брехни, ну, — хватит!
Рубаху на груди расстегнул, повел туда-сюда головой, полуобернулся на пригорюнившийся зал, и увидал вдруг Саушкина… что он-то тут делает? И кто это рядом с ним — седой человек с крупными чертами лица и молодыми глазами?
И тут меня вдруг достало: что я им там наговорил!
И ребятам из Высшей школы, и этим-то: «лесным братьям»…
Давал урок искренности, открытости, звал к справедливости и к добру… какая справедливость? Какое добро?
Как они станут то и другое защищать? Кто им даст это сделать?
Обречены на вечный душевный разлад, и это я их тоже неразумными своими, несдержанными речами к нему подталкивал!
…На сцене одетые «под первопроходцев» девчата и парни запели под гитару знакомое: «Нас с тобой засыпали снега, продувала жестокая вьюга. Здесь мы поняли, как дорога помощь друга, хорошего друга. Было первым из нас нелегко. Мы к палаткам привыкли нескоро. Но теперь мы ушли далеко: за плечами оставили город. Говорят, что нам не повезло, что живем далеко мы от дома, только знаем: метелям назло загудит наша первая домна. Мы подругам в суровые дни согревали дыханием руки, чтобы к звездам ушли корабли, чтоб вели их упрямые внуки. Чтобы там, завершив перелет, на планетах чужих рассказали, что они привели звездолет из горячей запсибовской стали!»
Неужели, и правда, это я сочинил когда-то эти слова?!
В шестидесятом стихов уже
— Господа ветераны! — раздавался со сцены звонкий голос. — Дорогие наши первостроители!.. Официальная часть нашей программы окончена. Желающие могу перейти через дорогу, в ресторан «Сибирь», где вас обслужат вне очереди…
— Вне очереди? — нервно выкрикнули из зала. — Или?.. Или?!
— Вы правильно поняли, господа: только — вне очереди…
Возникла скромная тишина, и посреди неё громко разнеслось насмешливое:
— А ты, земеля, уже и губы раскатал? Готовь ваучеры!
Кто-то взял меня за локоть, потянул от Маши в сторонку:
— Приказано сопроводить…
Маша сказала понимающе:
— Ну, увидимся!..
Я попробовал сопротивляться:
— Куда это?
— К своим, к своим…
— А кто там?
— Наши все… машина тут за углом…
В уютном, сверкавшем чистотой банкетном зале буквой «П» стояли щедро сервированные столы, за ними рассаживались вроде бы давно знакомые люди…
С одним, с другим поздоровался, о чем-то переспросил, тут же понял: организовали те из наших «старичков», у кого теперь свое производство, кто в люди выбился… ну, средний класс, да.
А кинули, выходит, всех тех, кто остался «за чертой бедности»…
Предатель! — говорил я себе. — Какая же ты мелкая подлюка!.. Ребята будут искать тебя в «Сибири», станут друг друга переспрашивать: мол где Старик?.. Или многие оскорбятся и туда не пойдут?.. Другие — и в самом деле, не смогут по бедности. Растекутся на группки, побазарят, окончательно скучкуются, скинутся, пойдут сперва в магазин, отправятся потом пить по квартирам… с кем-нибудь из них и пошел бы, тем более, что там, и правда, осталось столько своих, с кем не только поговорить — не успел поздороваться…
Тут, что ли, заорать?
Нарушить добропорядочные речи…
Народный заступник… эх, ты!
Такая смута была на душе.
Пить я и тут не стал, как не пил за чистосердечным, за полным полузабытого офицерского благородства столом в Высшей школе — уже после встречи с «лесными братьями»…
Но, может быть, помаленьку стоило?
Чтобы спустить на тормозах этот захвативший душу раздрай и хоть слегка уменьшить чувство личной вины за всё, за всё, за всё, что со всеми нами случилось…