Вольный горец
Шрифт:
11
В Касабланке у Миши появился русский сменщик, зиму он прожил в заваленном снегами дачном поселке под «высоковольткой» возле нашего Кобякова, и однажды ранней весной сказал мне:
— Внимательно следи за березой. Как только лист станет с копеечную монетку, у нас с тобой будет дело.
— Что-то новенькое, — ответил. — На веники режу всегда после Троицы…
— Голодной куме — блины на уме… или как там? — переспросил он с мягкой своей улыбкой.
— Кто про что, а вшивый — про баню! — взял я на себя «прямой текст».
— Да нет же, — разулыбался
— Гуси-то причем?
— Русский Мальчик, где бы ни был, появится их встречать…
— На севере?
— Зачем — на севере? Дома!
— Прямо домой к нему прилетят?
— Те, что у него живут — прямо домой…
— Да как, ты объясни, дикие гуси могут жить дома? Осенью улетают, а зимой возвращаются?.. Так, что ли?
— Представь себе!
— Вот это уже «двадцать два», — сказал я ему. — Как в картах. Как в «очко» — перебор!
— Так, а что мы вообще-то знаем о гусях? Что «Рим спасли» — это и всё?
— Не надо! — сказал я твердо. — Тут как раз кое-что… Не говорил тебе, что как-то ранней весной ездил под Нижний Новгород гусиные бои смотреть? Там есть такой городишко — Павлово.
— Говорил, — согласился Миша. — Он там несколько раз был.
— Кто? — удивился я.
— Русский Мальчик! Про Павлово он и говорил.
— Миша! — тоном пришлось его упрекнуть. — Я-то — о себе!
— Выходит, и ты там был?
— Ну, конечно! Ездил туда со старыми гусятниками…
— Тут недалеко от Подольска живет один фермер… то ли Золотников, то ли…
— Золотухин! — поправил я.
— Вот с ним он и ездил, Мальчик…
— Да ты что?!
— И правда что, мир тесен! — рассмеялся Миша. — Выходит, могли ехать в одной машине…
— В тот раз — нет. Когда я с ним ездил. У Золотухина «газель». В кабинке трое. С нами был молодой гусятник из Курска, приехал со своими птицами с вечера. Вместе ночевали у Золотухина, чтобы утречком в дорогу — пораньше…
И так мне живо все это представилось!
И ярко пылавшая русская печь с полукруглым челом на первом этаже рубленного золотухинского дома — чело такое широкое, что подбрасывай метровые поленья, пожалуйста, а под высоким кирпичным сводом можно потом на корточках и веничком побаловаться — такой свод высокий… И долгое наше сиденье с вечера напротив озарявшей лица громадной печи, за просторным столом с толстой, из липы, столешницей, и удивительные рассказы хозяина о голубях и гусях, и раннее, с морозным туманцем и хрустким ледком, утро, когда выехали в Нижний…
— Что в кузове? — с нарочитой строгостью спросит потом молоденький лейтенант-гаишник, когда нас остановят уже под Владимиром.
И Золотухин охотно откликнется:
— Бойцовые гуси!
— Что-что?!
Все вылезем из кабины, высокий, жилистый Золотухин, закинет наверх брезент, и лейтенант сунется к большим, похожим на сундуки, плетеным из лозы корзинам, которыми доверху заставлен кузов «газели». Гуси в них переминались, потопывали, тихонько и мирно гундели, гукали, от них доносило слабым птичьим теплом.
— И что — будут драться? — недоверчиво спросил лейтенант.
—
И молоденький «гаишник» совсем по-мальчишески вздохнул:
— Хэх ты, ну прямо, хоть бросай тут все и давай с вами: поглядеть!
— А за чем остановка? — невозмутимо поддержал Золотухин. — Я на твоем месте так бы и сделал!
Переночевали на окраине Нижнего у местных «гусятников», тоже встали чуть свет, а через два-три часа были в Павлово, в старинном городе мастеровых, который и сейчас славится перочинными ножиками всякого вида, хитрыми замками, голосистыми канарейками и удивительными лимонами, у которых тоже свой секрет: чтобы вырастить настоящий павловский лимон, надо знать «слово».
До недавнего времени тут были также петушиные бои, посмотреть на них, сделать ставки да попробовать выиграть сюда съезжалось якобы пол-России, но после нескольких крупных драк, восторженными зрителями в которых были уже петухи, бои запретили, зато гусиные остались — это дело благородное, чистое, безденежное… Потом, правда, знающие гусятники поговаривали, что и тут был играющий люд, как без него — ставили и местные, и приезжие, но все это шито-крыто, потихоньку, потому что за боями наблюдали дамы из отдела культуры, которые вдруг решили взять бои под своё крыло, — старых гусятников прямо-таки трясло при виде этих расфуфыренных дам — и единственный милиционер следил за птичьими схватками то с одного, то с другого места: потихоньку обходил сзади обширный круг, незаметно поглядывал…
Дерутся гусаки, но каждый «гусятник» привез со своим в корзинке кто двух, а кто трех гусынь: чтоб было из-за кого биться и было кому дерущегося подбадривать… весна, что ты!
Солнышко греет уже во всю, как бы не растопило снежок на расчищенной, на вытоптанной обширной площадке на окраине города… Рядом с нею полно машин: и легковых, на которых приехали просто поглазеть на гусиный бой, и иномарок с одной корзинкой в просторном багажнике, и «газелек» да крытых грузовых с выставленными возле них на землю плетеными сундучками — откуда только, судя по номерам, люди не приехали. Есть даже заграничный номер — эх, из Минска… Но есть и несколько санных возков — из окрестных поселков на лошадках приползли соседи-завистники, которые и Павлово-то называют не иначе, как «Падлово». Самые знающие, самые опасные конкуренты со злою до драки птицей: и хозяева, и будто бы даже гусаки тоже весь год живут одной мыслью — на боях «наказать падловцев».
Но ты сперва попробуй, попробуй!..
Вынимают из корзинок, бережно несут на руках и самих бойцов, и «группу поддержки». Гусаков опускают рядом друг с дружкой, и за каждым на утоптанный, с черными пролысинами мерзлой земли, снег чуть поодаль ставят гусынь.
Если птица на боях не впервые, не только знатоку — и настоящему любителю чуть ли не все о ней известно: от каких родителей, какого нрава, когда и кого одолела, чего боится, а чего нет, и чего от неё можно ожидать… Сами гусаки знают о себе меньше, до многих сразу, видать, и не доходит, почему здесь оказался, да не один, а с подружками, которые сперва деловито оглядываются, мирно погукивают, а потом начинают беспокоиться — бывает, раньше уверенного в себе, в самой поре, бойца…