Волонтеры Челкеля
Шрифт:
За дверью помолчали. Затем Гольдин вновь заговорил, но теперь его голос звучал не так уверенно:
– В ваши руки попала опасная вещь, товарищ Косухин. Это так называемый меч Гэсэра. Но на самом деле это не меч. Это опасный предмет…
– Косухин! – прервал его первый голос. – Мы сломаем стену! Вы уже знаете, что это нетрудно…
– Давай! – согласился Степа, чувствуя, враг блефует.
Действительно, стену никто ломать не стал, вместо этого вновь послышался голос Гольдина:
– Товарищ
– Ага! – не выдержал Степа. – Точно, чердынь-калуга! Недоразумение! Мертвяков в бой посылаете, псов всяких ненормальных… Да и сами вы, товарищ Гольдин, как здесь оказались?
– Я нахожусь там, где нужно революции и партии. Моя смерть была инсценировкой…
На миг Косухин показалось, что он попросту спятил, но тут перед глазами встала далекая, почти уже забытая Столица, еловые венки у красного гроба, большой портрет с черным крепом, желтое восковое лицо…
– Я буду здесь, – тихо, но решительно заявил он. – Лучше с голоду помру! Сам я в ваш мертвецкий полк не запишусь…
– Обойдемся без твоего согласия, Косухин! – перебил его первый голос. – Ты предатель и негодяй! А твою Берг мы на дне морском сыщем…
«Наташа-то на свободе!» – обрадовался Косухин и почти совершенно успокоился:
– Ага, попробуй! А кто из нас предатель – это пусть товарищ Троцкий да товарищ Ленин рассудят!…
За дверью замолчали. Степа, решив, что враги перешли к осаде, стал устраиваться поудобнее и вдруг услыхал стон. Тело, лежавшее у порога, еле заметно дернулось. Косухин осторожно подошел ближе.
…Мертвые белые глаза стали другими – обычными, человеческими, в них плавала боль.
– Браток… – голос из изуродованной гортани было почти не разобрать. – Браток, где я? У беляков?
– Да, – Степа сглотнул. – Вроде как в плену.
– Ах ты… – стон сменился хрипом. – Помираю, видать! Больно…
По телу вновь пробежала дрожь, ноги дернулись, в горле вновь забулькало.
– Вспомнил! – голос внезапно стал ясным, почти человеческим. – Ты вот что, браток, передай товарищу Киквидзе…
Глаза закатились, тело дернулось и застыло. Степа сидел, сжавшись в комок, боясь даже пошевелиться. Он знал, кто такой товарищ Киквидзе. Легендарный командир 16-й стрелковой был смертельно ранен под Царицыным в январе 19-го, ровно год назад. Тот, кто пришел в себя в подземелье Шекар-Гомпа, числил комдива в живых. Если бы здесь лежал Федя Княжко, он бы, наверное, спросил, взят ли наконец Бугуруслан…
– Сволочи! – прошептал Косухин, пожалев, что едва ли сумеет доложить обо всем в Столице. И это было обиднее всего…
Он думал, что услышит шаги, но голос прозвучал внезапно, как будто говоривший все время простоял за дверью:
– Степан Иванович! У вас нет настроения побеседовать?
Он уже слышал этот голос, совсем недавно уговаривавший их с Наташей сдаться. Слыхал и прежде – на Челкеле, когда «Руководитель Проекта» передавал ему, Косухину, приказ Реввоенсовета. Но теперь Степа понял, что знал этого человека еще раньше. Правда, голос был немного другим, чуть измененным, да и выглядел говоривший совсем иначе…
– Не возражаете? – продолжал голос. – Я войду. Выключите, пожалуйста, фонарь…
– Не-а! – встрепенулся Косухин.
– Степан Иванович, знаете, я не люблю напрягать голос. Придется убедить вас иначе…
В ту же секунду фонарь погас. Степа вскочил с места – кто-то шагнул в камеру. Дверь при этом – Косухин был уверен – и не думала открываться.
– Можете спрятать свой антиквариат, – голос звучал совсем рядом. – Да-да, я о мече, который так напугал здешних товарищей. Архизабавно, правда? Я не стал их переубеждать – из педагогических соображений… Присядьте…
Тон говорившего был настолько властным, и, главное, голос показался столь знакомым, что Косухин покорно сел.
– Здешние товарищи воспринимают вас весьма неадекватно, принимают вас за духа-мстителя Шекар-Гомпа. Забавно, весьма забавно…
Похоже, это слово очень нравилось говорившему. Степа между тем лихорадочно вспоминал, где он уже слышал этот голос, но память отказывала, словно кто-то поставил невидимую заслонку.
– …И даже полезно. В руках тех, кто здесь служит, имеется огромная сила. Вы послужите неплохой острасткой – чтоб не зазнавались. Но сами вы, надеюсь, не считаете себя духом?
Степа решил было не отвечать на провокационный вопрос, но не сдержался:
– А че? Все лучше, чем мертвяком ходячим из этого, чердынь, легендарного! Или собачкой вашей…
– Собачки не понравились? – неизвестный хмыкнул, но тут же голос стал суровым и жестким. – Товарищ Косухин, как вы считаете, кто главный враг нашей Революции?
– Мировой капитал, – отбарабанил Степа, даже не сообразив, что время для политбеседы выбрано не самое подходящее.
– Нет… Подумайте. Самое время.
Насчет последнего Косухин не поверил, но все же задумался:
– Ну, это… Мы, стало быть, враги всего прежнего порядка жизни…
– Да…
Слово прозвучало настолько весомо и тяжело, что Степа испуганно замолчал.
– Ни меня, ни вас не устраивает прежний порядок жизни. А что было и есть его основой, Степан Иванович? Что мы должны сокрушить прежде всего?
К своему немалому удивлению, Косухин и впрямь заинтересовался:
– Ну, страх, наверное. Люди боятся – голода, начальства… Ну, эта, безработицы…