Волшебная лампа генсека или Последнее чудо-оружие Cтраны Cоветов
Шрифт:
Колесников первый с охоткой протянул свой "ПМ", затем я -хотя сердце вещало, что вся эта сцена была разыграна, чтобы избавить кого-то из сочленов нашей группы от оружия.
– - И вы, товарищ Хасан, передайте мне свой пулеметик, вы же видите, наши офицеры сдали пистолеты,-- насупя брови, отчеканил подполковник.
Хася хотел что-то возразить, но подполковник добавил:
– - Кто не желает сдавать, то должен рассчитывать на применение к нему силы.
После таких внушительных слов иракец, что-то невнятно проурчав, протянул свой "Ингрэм" и магазин к нему.
– -
Подполковник с заметным чувством удовлетворения сложил все изъятое в оружейный ящик, который запер на ключ, засунутый потом в глубокий карман штанины, и дал всем расписаться в ведомости. На этом активность Остапенко не угасла.
– - Внимание, товарищи офицеры, товарищ прапорщик, немедленно оглашаю свой следующий приказ. И чтоб никто не говорил, что не слышал. Начиная с сегодняшней ночи будет установлен пост наружнего наблюдения, а также график дежурств. Это означает, что мы станем по очереди дежурить на этом посту. Товарищи, враг не дремлет. Если он подорвал дамбу, то может наброситься и непосредственно на нас. На ночь люк будем задраивать.
– - Разрешите обратиться. А как проветриваться?-- решил уточнить я.
– - Маков будет нас всех проветривать, особенно как зеленого горошка накушается,-- ответил вместо подполковника старлей.
– - Правильно,-- одобрил Остапенко.-- Это мы возложим на Николая... Итак, сообщаю график дежурств: сегодня ночью -старший лейтенант Колесников, завтра -- прапорщик Маков, послезавтра, если понадобится -- я. Потом все по новой. Вопросы есть?
– - Есть. Как, товарищ подполковник, нам дежурить, не имея возможности применить оружие по противнику?-- обратился старший лейтенант Колесников.
– - Вопрос ясен. Заступающий на дежурство возможность такую заимеет, поскольку получит пистолет из этого вот ящика.
– - У меня тоже сверхразумный вопрос,-- возник я,-- почему меня исключили из графика дежурств?
– - Радоваться надо, Глеб, выспишься ночью ведь,-- с заботой сказал подполковник, и его ласковый тон был почти естественным.-- Ты ведь у нас вместе с Александром Гордеевичем в научной группе. Тебе думать надо, а не стоять на стреме.
Мне этот приказ совсем не понравился, он как будто меня выставлял из рядов советского офицерства.
Оружия у меня нет и не предвидится. Кроме того, кто-то всю ночь проторчит на посту -- однако, не я и не Хасан. На кого вся эта бдительность рассчитана, на внешнего или внутреннего противника? Конечно, может статься, Хася вышел из доверия у Остапенки, и мою персону просто подключили к процессу разоружения иракского коллеги. Причем в известность не поставили, потому что не было возможности со мной перешепнуться... Или эти козлы в чем-то меня заподозрили? Решили, чего доброго, что я небрежно, с преступной халатностью истолковывал выходящие сведения Бореевской аппаратуры и заманил группу к заминированной дамбе. Но я же, наоборот, предостерегал. Тогда в чем дело?
Когда настала ночь, я долго не мог заснуть, слушая, как Серегины башмаки стучат по обшивке. Не элеутероккок мне требовался, а что-то другое. Например, снотворное. Я в принципе предвидел у себя бессоницу, она и раньше случалась в неприятных ситуациях. Но офицер ГБ, маящийся от бессоницы, подозрителен -- а вдруг ему остался один шаг до маниакально-депрессивного психоза.
Дома меня хорошо спасал от этого недуга Ленин. Вернее, один из томов полного собрания сочинений. Но такого лекарства в командировке я был лишен, поэтому перед отъездом одну их упаковок аспирина аккуратно расклеил и зарядил люминалом, то есть фенобарбиталом. А затем положил в нашу аптечку, слегка надорвав кончик,-- для опознания.
Остапенко еще не дрых, поэтому мне пришлось бормотнуть что-то про озноб, затем уж достать "колесо". А дальше дрыхлось на пять баллов, как будто никаких неприятностей. Даже снилось, что я конь, который всех лягает.
А наутро стало известно, что островок прочно припопился к одному месту, и течение нас больше никуда не тащит. Выглянув из люка, легко было заметить, что хотя воды вокруг еще предостаточно, но можно двигаться в любую сторону. Похоже, даже без надувной лодки. Правда, не бегом, а аккуратным пешим ходом. Баранка сделал промер собственным телом -- воды оказалось по ордена. Однако подполковник и в этот раз посчитал любые движения лишними. Будем ждать вертолет -- и точка. Уперся Петрович, выражая какую-то одномерную мысль -- проклятый циклоид.
Я когда ботинки стал натягивать,-- все-таки несолидно в носках при начальстве,-- вдруг почувствовал, что-то мешает левому мизинцу правой ноги. Я скинул обувку, хорошенько потряс, из нее вылетело несколько щепочек и обрывок бумажки. Первые несколько секунд я не обращал на него никакого пристального внимания. Потом, когда в кабину залез Колесников с котелком, где плескался чай,-- вскипяченный снаружи, на примусе,-- в голове сработал переключатель. Интерес пробудился, и тогда я спешно прикрыл таинственную бумажонку подошвой другого ботинка.
– - Комары здесь зело вредные, за ночь умучили, как фашисты,-сказал Серега, позевывая,-- может, Кольке они по вкусу придутся. Он у нас все-таки фрукт земли сибирской и к разному гнусу более привычный.
– - Враги-то не шуршали по кустам, не шлепали ластами аквалангисты из американского спецподразделения "тюлени", не полз ли сквозь грязь китайский спецназ с гордым именем "красные черви"?-- лениво полюбопытствовал я, как будто со скуки.
Улыбка старлея спряталась в рот.
– - Больно вы скептические стали, Глеб Анатольевич, сразу видно что в ученые подались... Ладно, пойду-ка рожу сполосну.
– - Если хорошо помыть и потереть, Сережа, то даже рожа приобретет интеллигентное выражение лица.
Старший лейтенант, казалось, с трудом смирил свои голосовые связки, собравшиеся произвести какие-то нехорошие слова, и громко полез наружу.
Я оглянулся. В кабине из наших остались только Дробилин, что мучительно спал после очередной порции анальгина с реланиумом, и Маков -- тот через раскуроченное днище пытался добраться до коленчатого вала. А еще присутствовал Хасан, который, прикрыв глаза, напевал что-то свое, родное и заунывное.