Волшебная трубка капитана
Шрифт:
– А вот одна старушка сказала: бессмертие в наших детях!
Данька изумленно поглядел на Диогена: вот это да! Впрочем, удивляться было нечего: однажды Диоген по его телепатической подсказке наизусть читал на уроке большой отрывок из «Мцыри», а тут он стоял почти рядом и специально подслушивал его мысли, чтобы снова заработать леденец!
– Да, да, – сказал капитан задумчиво, – в словах старушки что-то есть.
В это время Рубик оставил в покое свой нос и поднял на капитана сверкающие мыслью глаза.
– Бессмертие – это знаете что?.. –
– Да, да, – согласился капитан, – в этом тоже что-то, безусловно, есть. А вот как быть людям, которые не открывают новых законов? Или тем, у кого нет детей?
Ребята опять задумались, но в голову ничего путного не приходило.
– Может быть, есть какое-то бессмертие и для них? – спросил капитан, переводя глаза с одного на другого. – Может, для них оно в том, чтобы просто хорошо и честно прожить свою жизнь и оставить о себе добрую память? Ты согласен со мной, Даня?
Данька почувствовал странное беспокойство. Глаза его стали рассеянными и невидящими. Он согласен, конечно, и со старушкой, и с Рубиком, и с капитаном. Но в то же время он догадывался, что есть еще и другое бессмертие, но вот какое именно, пока еще толком не знал. Чувствовал, что есть, но не находил подходящих слов. И капитан понял, что Данька думает о чем-то важном, но не торопится свои мысли облекать в случайные слова. Он вытащил из коробки леденец, сдул с него крошки и вручил Даньке, хотя тот так ничего и не произнес.
– Это тебе аванс, – сказал капитан. – А Рубику, так и быть, выдадим самый большой леденец. За то, что своими микробами навел нас на такую замечательную тему. Об этом, между прочим, скажу вам по секрету, думали и думают лучшие умы человечества. Ну, кто еще в нашем диспуте хочет сказать свое слово?
Все обернулись в сторону рубки, где рядом с Марком сидел Иван. Иван слышал весь разговор о пиратах, генах и бессмертии, но участвовать в нем не собирался. Марк открыл дверь рубки и вытолкнул Ваню «на ринг». Плечистый, сутуловатый от тяготившей его силы, он мог легко расшвырять шайку хулиганов, но говорить был не мастер.
– Тише, Чапай думать будет!
– Иван, не робей!
Ваня беспомощно улыбался, не зная, чего хотят от него. Он так сконфузился, что Даньке стало его жалко. Ивана надо было выручать. И, набрав воздуха в грудь, Данька уставился в Ванин затылок и послал в мозжечок сильный телепатический сигнал: «Ваня, не тушуйся!»
– А я не тушуюсь, – сказал Ваня, не понимая, откуда в него влетело это слово.
«Молодец, Ваня! Точка!» – молча похвалил его Данька.
– Точка! – повторил за ним Ваня, кивая головой.
– С запятой? – спросил Марк, подмигивая.
«Без всякой запятой, а просто точка!» – подсказывал Данька.
– Просто точка! – повторил послушно Ваня.
– Вот и я говорю: с запятой, – сказал Марк, издеваясь.
«Ваня, спроси его: а щелбана не хочешь?» – подсказывал
– А щелбана не хочешь? – спросил Ваня сдвигая брови.
– Вас понял! Вас понял! – заюлил Марк, чувствуя, что ему несдобровать.
«Ну теперь все!» – вздохнул Данька.
– Все! – сказал Ваня, успокаиваясь.
– А я что говорю? Конечно, все, – согласился Марк.
Капитан молча наблюдал всю эту сцену и хмурился. Ему не нравилось, что над Ваней смеются.
– Маловато вы еще знаете Ивана…
Ребята в самом деле еще плохо знали друг друга, а Ваню – меньше всех.
Его родители погибли от взрыва в котельной, когда ему не было и десяти лет. Из детского дома, куда его отправили, он сбежал и долго бродяжничал, кочевал по родичам, жил одно время у лесника на кордоне, а когда ему исполнилось четырнадцать лет, вернулся домой. Однако не поладил с теткой, хранившей квартиру, пропадал на улице, пока не попал на учет в детскую комнату милиции. Оттуда-то и взял его к себе капитан и определил механиком на катер «Веселые пескари».
Ваня умел малярить, плотничать, слесарить и вскоре стал на катере незаменимым человеком. К капитану он привязался, как к родному отцу. И капитан жалел его, пожалуй, больше, чем других. Иван, видно, крепко помнил своих погибших родителей и всю свою неистраченную детскую любовь к ним перенес на капитана. Он готов был за него в огонь и воду. Только один капитан знал, какая нежная душа жила в этом рано повзрослевшем подростке.
Данька не удивился тому, что Ваня оказался так восприимчив к телепатическим приказам. Не он один! А вот то, что капитан не разделяет веселья Марка, Данька почувствовал первый. И ему стало неловко и стыдно за Марка, который самодовольно ухмылялся, радуясь, что посадил Ивана в калошу.
Данька теперь нисколько не сомневался в своем телепатическом могуществе. На Диогене, Руби-ке, Иване он испробовал его, теперь оставалось проверить только на Марке. Данька глубоко вздохнул, уставился Марку в затылок и сказал про себя: «Повернись, невежда, к Ване и попроси у него прощения, нахал!»
Марк, стоявший у штурвала, не шелохнулся.
Данька напрягся и проник в самую глубину мозжечка: «Извинись, говорю тебе, а то хуже будет!»
Но Марк и не поежился даже.
Данька устал от напряжения и расслабился. В самом деле, отчего Марк не поддается? Может, он толстокожий и нечувствительный?
Рулевой, помощник капитана, Марк почему-то пользовался особым его расположением. Капитан иногда подолгу не вылезал из берлоги – так он называл каюту, и тогда никто не видел, когда он вставал и когда засыпал. Он уходил в свои блокноты и книги, словно в изолятор с толстыми стенами, в который не проникали никакие звуки. И в эти долгие его «отлучки» всеми делами на катере заправлял Марк. Чем же он заслужил такую честь? Откуда появился здесь? Почему так доверял ему капитан?
Личность Марка заинтриговала Даньку необыкновенно. И это было похоже на жажду, которую нужно немедленно утолить…