Волшебный фонарь
Шрифт:
А дальше уже кучкой идут парни, стройные, спокойные, молчаливые, с просвещенной усмешечкой.
А вот и он, бледный, юный, почти мальчик, в вельветовой курточке, наголо стриженный, лишь в жалкой напрасной надежде оставлена маленькая челочка, и ему как-то стыдно, совестно всего этого дремучего рева, напрасного всесветного обозрения.
Он идет, обняв за плечи молодую мать, наверное, впервые-то в жизни так кротко, так хорошо, так близко обнял и почувствовал ее.
А у нее заплаканные и смеющиеся глаза, она смотрит
А вот сбоку и как-то автономно от всех, на тротуаре, девчушка с химически-огненными волосами, на каблучках-рахитиках.
Она-то всхлипывает по-настоящему, давится слезами, потом вдруг пугается, оглядывается, закрывает рот кулачком.
Какая она будет через три-четыре года, когда он вернется? Он мрачно глядит в ее сторону и видит ее почему-то в высокой прическе «бабетта», с подведенными глазами, об руку с Жаном Габеном с Абельмановской заставы, и сердится, и еще крепче обнимает плечи матери.
РЕСТОРАН «ИРТЫШ»
Я сел за одинокий столик, покрытый холодной, желтой клеенкой, на котором стояло блюдце с крупной темной солью и в стакане мелко нарезанные салфетки, такие мелкие, что ими утираться муравью. Подошла официантка, вынула из передника блокнотик и приготовила карандаш.
— Что есть? — спросил я.
— Все есть.
— Яичница есть?
— Нет.
— Сосиски?
— Нет.
— Может, каша есть?
Она обидчиво поджала губы и не ответила.
— Или кефир?
— Вы что, надо мной издеваетесь?
— А что же все-таки есть?
— Пельмени…
— А что еще?
Она опять поджала губы.
— Пельмени и пятьдесят граммов, — сказал я.
— Сколько?
— Пятьдесят.
Она спрятала блокнотик и карандаш и ушла, раскачиваясь на высоких каблуках, и в длинной змеиной ее талии было пренебрежение.
Открылась дверь, и в ресторан вошел слоноподобный мужчина с красным от ветра лицом, в твердом, широком брезентовом плаще поверх ватника, весь в ледяных брызгах, и направился ко мне. За столиком стало холодно.
Подбежал швейцар.
— Гражданин, сдайте авоську на вешалку!
— Не, — сказал слон, пряча авоську под стол.
— А я вам говорю: сдайте авоську на вешалку! Зина, не обслуживай его!
— На, подавись! — сказал он, протягивая авоську. Девушка принесла на подносе графинчик и объявила:
— Пятьдесят граммов…
Пришелец с интересом взглянул на меня, потом на графин, и все-таки ему показалось, что он ослышался.
На вид казалось, водки много. Но это был оптический обман граненого графина. Когда я вылил все в рюмку, оказалось пятьдесят граммов или еще того меньше.
— Ты сколько выпил?
— Пятьдесят.
Слон усмехнулся.
— У меня лимит — триста и поверху кайзер-бир.
— А зачем так
— Ревматизм! — коротко сказал он. — Шпрее.
— Вам что? — спросила официантка.
— Триста и салат на свой взгляд.
— Сто, — сказала девушка и пошла к буфету.
— Аптека, — буркнул сосед. — Антибиотики.
Официантка принесла графинчик. Он вылил все в рюмку и выплеснул в рот и растерянно взглянул на рюмку, словно там была водичка. Утерся рукавом и стал тыкать вилкой в закуску, но мороженая свиная грудинка была жесткая, скользкая, и, взяв в руки, он стал грызть ее всеми зубами.
— Девушка! — он подмигнул и показал пальцем на стопку.
— Все! — сказала она и отвернулась.
— Симпатичная…
— Вы меня лучше не просите — норма! — сказала она, не поворачиваясь.
— Красавица, мы моторные, мы на реке, сразу все выдует, мигом!
— Вы что, хотите, чтобы я на скандал наскочила, да?
— Молчу, — сказал моторный.
— Вы хотите, чтобы я выговор получила?
— А что без выговора можно? — кротко спросил он.
— Коньяк «Елисей».
— И на прицеп пива.
Девушка принесла коньяк и пиво, он выплеснул коньяк в рот, потом запил пивом, пощелкал языком.
— Букет моей бабушки, — засмеялся он, тыча вилкой в огурец, и на несколько минут успокоился.
— Есть огневая поддержка?
Я вынул спички, зажег и дал ему прикурить.
— А вот была та сказка в Саксонии, — неторопливо начал он. — Знаешь, где Саксония?.. Победа! Понимаешь, победа! А жидкости — ни грамма. Уловил? На вопросы: «Тринк? тринк?» — мотают головой: «Никс! никс!» И скажи пожалуйста, в одной кухоньке, беленькой, миленькой, старшина нашел оранжевую бутыль. Огонь! А-а-а!
Немка кричит: «Пан, пан, бреншпирт!» Значит, пузырек для разжигания примуса. А мы: «Фрау, порядок!» Не сегодня родились. Киндеркопф! Мы аккуратненько разлили по стаканчикам. А немка на подоконник: мол, сигану с третьего, убьюсь, решусь жизни самоубийством, отравитесь, а меня к стенке. Мы чокнулись, немка в обморок. А потом проснулась — мы закусываем. Она поглядела, поглядела и бежать по квартиркам, и кричит, смеется, хвастается: «Зи тринкен бреншпирт! Зи тринкен бреншпирт!» Мои, мол, вот какие дьяволы — пьют бреншпирт и не загибаются. А нам это было как какао!
Он взглянул на официантку.
— Принцесса!
Она подошла.
— А что еще без выговора можно?
— Портвейн можно.
— Сладкий, наверное, — он скривился.
— Ликер абрикотин можно…
— А больше ничего нельзя? — Он подмигнул и изобразил стопочку.
Не отвечая, она отвернулась.
— Два абрикотина! — покорно сказал он. — Только подкеросинь немного.
— Ликер абрикотин пойдет, — сказала девушка буфетчице, выбивая чек.
— Это все тому вулкану? — спросила буфетчица. — Смотри, Зина!