Волшебный камень
Шрифт:
Ответить ему не дали. С горы, крича что-то веселое, бежали девушки-коллекторы с перекинутыми через плечо на одну лямку рюкзаками. Даже в этот прощальный час они не забывали о том, что девушкам полагается быть кокетливыми, ловкими, быстрыми. Головлев и Евлахов вели в поводу навьюченных коней. За ними показался и весь обоз, вытягиваясь на берегу в длинную линию, словно на смотру. С этого места путь отряда разделялся. Конный обоз уходил в горы, геолог и коллекторы — вверх по реке. Через несколько дней, если все обойдется благополучно, они встретятся у истоков Нима.
Нестеров бросил свой вещевой мешок через низенький борт глиссера и поднялся на берег. Он обнял Головлева, оглядел
Возле глиссера Нестерова ждал Лукомцев.
Он стоял рядом с Дашей, еще бледный, неловкий, но, завидев начальника отряда, оторвался от Даши и пошел к нему.
— Как тебе не стыдно, Сергей Николаевич, младших оставлять! Сам знаешь, без команды и командир сирота! — с вызовом сказал он.
— Лучше бы тебе остаться, Андрей!
— Не выйдет! — упрямо сказал Лукомцев. — Видно, уж судьба у меня такая — немереные пути по шагам отсчитывать! — усмехнулся он. Лицо его медленно покрывалось румянцем то ли от холодного ветра, то ли от раздражения.
Саламатов, устроившийся рядом с водителем, с интересом наблюдал эту сцену. Варя сердито воскликнула:
— Неужели вы, Андрей, поедете с ними? Вы же еще больны!
— Ах, Варвара Михайловна, — с укором сказал Лукомцев, — судьба моя простая: куда конь, туда и хомут. Так что оставить Сергея Николаевича я никак не могу, — и, перешагнув через борт, сел рядом с Дашей, которая, видно поняв, что его уже не остановишь, укладывала свой и Андреев мешки.
За Лукомцевым в глиссер шагнула Юля, Нестеров, чтобы не слышали другие, тихо спросил у нее:
— Вы же хотели в Москву? Может быть, вам лучше остаться?
— Представьте, мы только что уговаривали остаться Андрея, и примерно с такой же настойчивостью. И знаете, что он сказал? «Отец мой жил ровно: хлеб есть, так соли нет, соль есть, так хлеба нет. И приходилось ему порой совесть хозяевам закладывать. А я, добрый молодец, живу того ровнее: ни хлеба, ни соли, зато совесть чиста!» Вот и я не хочу бесчестья!
Сказав это, она взглянула на Варю, но та словно не слышала. Она смотрела долгим печальным взглядом на Нестерова, и была в этом взгляде такая призывная сила, что Сергей еще мгновение помедлил на берегу, Саламатов весело крикнул:
— Долгие проводы — лишние слезы!
Нестеров переступил борт глиссера, не отрывая глаз от Вари. Как ему хотелось, чтобы Варя вдруг кинулась к нему и сказала: «Я еду с тобой!» Но Варя молчала, а глиссер медленно отходил от берега.
— Все-таки поссорились? — спросил Саламатов.
— Да, — сухо ответил Нестеров. — Из-за тебя. Куда ты отправил Суслова?
— Суслов поехал по своему делу, — строго заметил Саламатов. — У него не менее важное задание, чем у тебя.
Больше они не разговаривали об этом.
От Стрелки до Ртищева острова глиссер целый день шел между плотбищами [21] , где все еще продолжалась скатка леса. Многие штабеля еще не были и начаты, они возвышались десятиметровыми откосами, и казалось, будто река одета в бревенчатые стены. По реке, угрожая глиссеру, плыли оголенные на порогах от коры бревна. Водитель крутил руль во все стороны, и глиссер кружился по реке, словно пьяный.
21
Плотбище — место вывозки сплавного леса.
На этом участке работали сплавщики-добровольцы из города и окрестных деревень. Подоткнув подолы широких домотканых юбок, девушки в красных и голубых шерстяных чулках стояли на штабелях с камбарцами [22] в руках, похожие на огромных птиц. Услышав рокот мотора, они опустили камбарцы и долго смотрели на глиссер, неподвижные и задумчивые, отдыхая в эти минуты от тяжелой работы. Когда мотор затих — на плесах водитель экономил горючее и вел глиссер на малых оборотах — с берега долетела печальная песня:
22
Камбарец — короткий багор.
Девичьи голоса высоко подняли последние слова, потом замолчали в печали о солдатской судьбе. Звуки таяли, расплывались над серой водой, и вдруг одинокий страстный голос снова повторил последние слова, чтобы где-то в высоте передать хору. Водитель выключил мотор, глиссер сносило назад, но никто не обращал внимания на это — так захватила песня.
Над полем сраженья рассеялся дым, Умолкли последние взрывы. Печальные ивы склонились над ним, Шептались и плакали ивы. Приди, погляди, молодая жена, Грустишь ты, про мужа не зная. Чужая его приняла сторона, А ива такая ж родная…Песня смолкла. Мотор зарокотал, и девушки скрылись за поворотом. Темная вода разошлась двумя волнами, словно разрезанная тяжелым лемехом. Хмурые деревушки вдруг возникли из-за поворота реки, чтобы растаять, словно они только почудились. И снова стоял на берегу черный, косматый лес, снова высились, еще не подходя к берегу, черные, костлявые горы.
Саламатов сидел на переднем кресле, изредка ощупывая лежавший возле него мешок. В мешке было зерно, которое он собирал всю осень чуть ли не по зернышку, списываясь с опытниками района, разъезжая по дальним селам. Недалеко на севере была пустынная парма, в которой не рос хлеб. Колхозники в верховьях занимались только охотой и скотоводством. Но и охотникам, и рыбакам, и скотоводам нужен хлеб. И Саламатов выискивал морозоустойчивые сорта ячменя — самого северного злака.
К вечеру глиссер вошел в ущелье. Река, сжатая отвесными стенами, сопротивлялась вторжению человека. Голые песчаниковые скалы стояли в воде, словно спустились напиться. Эхо усиливало рокот мотора до грохота грома. В узком прямом коридоре, как бы рассеченном ударом ножа, бревна бросались на скалы, будто протестуя против бешеного бега воды. Камень Говорливый вонзался в небо. Водитель выключил мотор, но долго еще слышалось эхо. Можно было подумать, что где-то следом шел второй глиссер. Водитель крикнул, и скала отчетливо повторила его слова, придавая им какое-то угрожающее звучание. На вершине Говорливого раскачивался лес. Там буйствовал верховой ветер, ощущаемый только птицами.