Воля Донбасса (сборник)

Альманах

Александр Сигида /младший/

(ЛНР)

Цвет извне

Они, мой милый друг,и драгоценный враг мой,Питаются страданием и кровью пролитой;Они живут внизу, под раскалённой магмой,Скрываются под литосферною плитой.Как жадно они ждут! Как много лет ониПодсказывают маршдля флейты Крысолова;А сами, в звуке сатанинских литаний,Насытившись, парятнад пустотой лиловой.Соратники! Враги! Вы гиблине напрасно:Дрожит от наслажденияпрожорливый ифрит;Но дармовой поток пьянящейвлаги краснойЗапросы всё же их не удовлетворит.Питательней белка и слаще лимонадаТот самый цвет извне,ценимый

демонами ада.

* * *

Африканец уже в Валгалле,Подают валькирии мёд.Этот рай вы завоевали.Кому надо понять – поймут.На пути из Варягов в ГрекиМы тащили свои суда,Находили леса и реки.«Эй, стой там и иди сюда!»Одноглазый полковник старый,Их поглавник и командирК межэтническим холиварамРавнодушен: «Доблестным – пир!»Криминальные авантюристы,Праволевые всех мастей,Футуристы и фаталисты —Где найдете таких гостей?Если есть пространства иные,Живы русла у скифских рек,Значит, сбудутся позывныеАфриканец, Варяг и Грек.

Жертвоприношение

Нет контрибуций или прощений,В потоке железном жертвоприношенийКругом кибер-панк, лоу лайф, хай тек;Но каждый в душе – индеец-ацтек.Вечно голодные боги Карбона,Шевелятся щупальца – змеи Горгоны;Девы-горгульи багровый рот,В Минске-Моргуле, у Чёрных Ворот.Вырежу в дереве руну Беркана,В память защитника Желько, Аркана;Вырежу в камне руну Совуло —Чтобы погибли сыны Вельзевула;Соединю их руной Одаль,Словно слова датчанин Даль.И завершу руной Эйваз,Чтоб не ушёл ни один из вас.

Миссия легата

Из сарматских степей возвращался легат,Он не видел давно Pax Romana;Голубые меха, и янтарь, и агатБыли даром Царей-наркоманов.«Собираются вместе под сводом шатраИ бросают зелёное зельеНа горячие камни, на угли костра,И в дыму продолжают веселье».«Будь спокоен, о Август! Радей об одном:Мир в Империи долго продлится,Если будешь ты слать караваны с виномНа Дунай, где степная граница».На Сицилии, в тени оливковых рощ,Удалившись от Рима и властиОпочил мой легат, а Империи мощьУменьшалась, при смене династий.«Я слыхал, что Аттила не любит вина.Оттого, что сильней опьяняет война».

Безумие, вышедшее из моря

Но есть и новые миры:Они отмечены, наверно,Разломами земной корыИ извержением инферноГде вырождающихся расСонм баснословных культов рабских —Туда иду я, как Леграсс,Среди разнузданных, арабскихНаркоторговцев, до порыРассеянных – без общей целиИ населяющих мирыМультикультурного Марселя,Где, знаю, демон войн покинет свойПриют постылый, многовековой.

Анна Ревякина

(Донецк)

* * *

Вослед шипели: «Гордячка…»Евдокия – дочь горняка и сама горнячкаобушком по-изотовски,оставляя в земле полости,на-гора поднимала гору,поднимала городс колен, на которые он не стал.За кварталом квартал, за кристаллом кристалл.«Крепи, – кричит Королёва-мать, —мы крепки, нас никому не взять,не размазать оземь, мы и есть земля,земля Шубина, земля чёрного короля!»Под косынкой косы – чёрное серебро.Евдокия – не женщина, не косточка, не ребро.Евдокия сама по себе хребет.Говорила так: «Пашка-то наш поэт,остальные рифмуют, но не до мяса и позвонков,а у Иванова гляди, как отскакивает от зубов.Не вешай нос, лампонос, прославишься через век,будет время другой войны, будет в розах снег,но уголь во все времена чернее чёрного, сам мрак.Что стоишь и топчешься, заходи в барак!»А в бараке свет изо всех щелейда углы, что всех углов углей,уголёк потрескивает в печи.Сколько же в Донбассе ещё будет сволочи.

* * *

Осторожно,

двери закрыты, водитель сосредоточен,пассажиры смотрят в окна, как убегают обочины.С шакальей улыбкой миномётчик выпустит мину,громко крикнет «За Україну!»Раньше за Украину пили, закусывали, а теперь убивают,миномётчик улыбается миномёту, говорит: «Баю-баю…»Спите, суки, босоногие сепары, русские пропагандоны,а я, моторний, поїду додому.А ви вже приїхали. Выходите, чего разлеглись-расселись,миномётчик будет улыбаться, пока не заболит челюсть.Миномётчику скажут дома: «Розкажи нам, Рома,вони насправді зайва хромосома?»Рома кивнёт, дотронется до ямочки на подбородке,попросит борща с чесноком, чёрного хлеба, водки,и расскажет о том, как миномёт с первого выстрела дал осечку.Мама заплачет: «Боже мій, як небезпечно!»

* * *

Человек – это хрупкая глина,особенно,если этого человека зовут ПолинаГригорьевна.Моя домработницавспоминает, как раньшееё, красивую и волоокую,мать возила по санаториям,по различным водам,а теперь она одинокаямоет чашечку, содойчистит ложечку мельхиоровую.И некому позвонить в «скорую».Сын её Юра женился рано,жена его, дура,работает в бухгалтерии ресторана.Внуки моей Полины – студент и школьница.И никто о моей Полине не беспокоится.Полина ко мне приходит по понедельникам и четвергам,я иногда пишу о ней в Instagram,иногда добавляю сверху сотенку-две,уходя в союз, кладу их на обеденный стол.Полина вздыхает, крестится: «Будет на корвалол».У Полины больное сердце и ещё много чего болит.Она как никто жарит картошку с луком, печёт бисквит.Полина почти не женщина и тем более не старуха,в ней есть что-то такое особое:не то сила воли, не то жажда жизни, не то закалённость духа.Полина – ребёнок войны, робот один-девять-три-семь,состоит из натруженных рук и блок-схем,из любви к ближним и их посуде из чешского магазина.Она её моет руками голыми, пренебрегая резиной.Моет, как мыли мама и бабушка, по старинке, до скрипа.Иногда какое-нибудь особенно чистое блюдценачинает звучать, как скрипка,в её прекрасных разбухших от мыльной воды ладошках.И некому, всегда некому позвонить в неотложку.И моя Полина, зная про это страшное некому,носит слёзы под сиреневатыми веками.И слёзы эти катятся по щекам и падают в результатена тарелки, и еда в них становится солоноватей.Я ем из этих тарелок, вымытых моей Полиной,и думаю только про то, что и тарелки глина,и мы тоже глина,хрупкая божья глина.

* * *

Я люблю этот город —обетованную степь,на лице его порох,он видел воочию смерть.Он безумен, как шляпник,разливший нечаянно ртуть.Этот город внезапен,но мне не в чем его упрекнуть.Он стоит на границе —силы света и силы тьмы.Он немножечко рыцарь,его горы – всего-то холмы.Его вены, усталые вены —потемневший асфальт дорог.Его все обвиняют в измене,сочиняют ему некролог.Я люблю его, как ребёнка,не болеет ли, не озяб?Как же тонко в нём всё, так тонко,но об этом сейчас нельзя.Впрочем, в тонкости тоже сила,тоже правда и благодать.Я заранье его простила,если будет за что прощать.

* * *

Вот и платье на мне бабушкино,а серёжки в ушах – сестрины.Меня дед называет Аннушкой,остальные зовут принцессою.Мне вчера было восемь от роду,целых восемь, берёт оторопь.Мои серьги блестят золотом,словно солнце зимою в оттепель.Я умею словечки складывать,нараспев читать с табуреточки.Подпевают мне в такт ягодки —две серёжки в ушах девочки.И пылит за окном улочка —Первомайская, неизбывная.На воротах кудахчут курочки —диво чудное, чудо дивное.И светло так над Докучаевском,мир наполнен ещё бессмертием.На шкафу в моей детской спаленкеясно солнце – букет бессмертника.Вот и платье на мне бабушкино,а серёжки в ушах – сестрины.Меня дед называет Аннушкой,остальные зовут принцессою.