Воля судьбы
Шрифт:
В это время занавес поднялся и началось следующее действие. Но разговор слишком интересовал принцессу Иоганну, чтобы прекратить его ради пьесы.
— Знаете, граф, — сказала она, отходя в глубину ложи, — я тоже слышала много раз, чтобы вы обладаете этим секретом, но никогда не решалась спросить вас, неужели это — правда?
Граф пожал плечами.
— До некоторой степени, принцесса; если я не вполне могу восстановить молодость человека, то во всяком случае, пожалуй, в состоянии удвоить годы его жизни.
Глаза принцессы Иоганны Елизаветы блеснули.
— Неужели? Так это — правда? — поспешно повторила она, не замечая, что от волнения бесцеремонно берет графа за локоть. — Какой же секрет, какая цена ему?
— Цена тех усилий, которые сам человек будет делать для достижения цели. Если меня спросят: "Как удвоить годы жизни?" — я отвечу: "Бросьте город и его соблазны, ешьте, только чтобы утолить голод, и пейте, только чтобы утолить жажду; ступайте в поле, работайте мускулами, вставайте рано поутру, умывайтесь каждый день ключевою водою, содержите в самой строгой опрятности себя, свое платье и свое жилище и имейте настолько силы воли, чтобы стать выше мелких житейских неприятностей и не волноваться ими. Не делайте зла!"
— И только? — спросила принцесса.
— О, это очень много! — ответил граф.
Иоганна Елизавета отвернулась и замолчала. Она сама знала все, что говорил Сен-Жермен, и все это было не то, чего она хотела. Она и теперь не верила, что он говорит искренне. Она была убеждена, что у графа есть рецепт эликсира или состава, способного сразу, через несколько приемов, вернуть человеку молодость, но только он не желает сообщить ей об этом.
— Да, — наконец протянула она, качая головою, — но это слишком просто, слишком просто.
— Это просто и вместе с тем верно, — перебил граф, — в мире нет ничего необыкновенного. И зачем искать другого, если не хочется испытать это простое средство?
— И что же, вы и этому старому маркизу Каулучи пропишете то же средство, граф?
— Я ему, вероятно, ничего не пропишу, потому что едва ли мне придется увидеться с ним.
— Вы уезжаете?
— Сегодня в ночь.
— Значит, вы пришли проститься со мною?
— Да, принцесса, и еще для того, повторяю, чтобы показать вам здесь старого маркиза.
— Что же, этот маркиз, может быть, нужен зачем-нибудь мне или Лотти? — доверчиво спросила она, уже окончательно примирившись с мыслью, что граф не хочет сообщить ей свой секрет.
Лотти было имя, которым она привыкла звать дочь, ставшую уже теперь великою княжною Екатериною Алексеевной, но для нее, матери, оставшуюся все-таки прежнею Лотти.
— Нет, — возразил граф, — на этот раз это — услуга или помощь, которую я жду от вас, принцесса. Мне необходимо уехать сегодня. А между тем очевидно, дни этого старика сочтены. Желая продолжить их, он несомненно попадет в руки шарлатанов, и они ускорят его смерть. Он едва ли будет жив, когда мне можно будет вернуться в Париж.
— При чем же тут я и что могу сделать? — не понимая еще ничего, но, видимо, будчи заранее готова исполнить просьбу графа, ответила Иоганна Елизавета.
Она знала, что этот человек не может попросить о чем-нибудь дурном.
Сен-Жермен вынул из бокового кармана своего кафтана сложенную вчетверо бумагу и произнес:
— Больше ничего, принцесса, как только взять эту бумагу и хранить ее у себя пока. Можете прочесть ее, если хотите.
— А потом? — спросила она.
— А потом ждать случая, когда старик Каулучи подпишет ее. Он должен это сделать.
— Ну, а если такого случая не представится?
— Тогда в том не будет вашей вины, принцесса. Но будьте уверены, что такой случай будет, — и граф, встав со своего места, низко и почтительно поклонился принцессе, прощаясь с нею.
Она взяла его бумагу, а затем спросила:
— Куда же вы едете теперь, граф? Или это — тоже тайна?
— Туда, где люди г_и_б_н_у_т, — ответил он, в свою очередь подчеркивая теперь это слово, и, поклонившись еще раз, вышел из ложи принцессы.
VI
В КЕНИГСБЕРГЕ
Наступление русских войск на Берлин было остановлено сражением при Цорндорфе, и Фермор отступил к Кольбергу, под которым, осаждая его, провел около месяца, но безуспешно. Затем приближение графа Доны заставило русских вернуться в Пруссию и Польшу, где ввиду близких уже холодов они расположились на зимние квартиры.
Сосредоточием нашей армии стал, как и в прошлом году, богатый, старинный Кенигсберг, превратившийся в русский военный город. Здесь распоряжались русские генералы, русские часовые несли службу в замке и у городских ворот: на готических домах постройки гайзенских времен появились русские надписи там, где были наши полковые дворы.
В числе их был один и Тарасовского полка. Но сам полк, после Цорндорфа, существовал только по инерции: убитых и раненых было гораздо больше, чем оставшихся в живых. Многих и храбрых, и честных товарищей потеряли тарасовцы, но (и это было самое главное) они потеряли также свое полковое знамя. И остались после отчаянного цорндорфского боя полковой командир, несколько офицеров, не более полусотни солдат, и это был уже не полк, а остатки б_ы_в_ш_е_го Тарасовского полка, потерявшего свое знамя и с честью легшего костьми возле него. Те, которые остались случайно, и никто не сомневался, что и они готовы были бы лучше умереть, чем пережить своих товарищей и стать случайными людьми, которых, по всем вероятиям, расформируют по другим полкам.
Ходили слухи, что нового знамени прислано не будет, что на место тарасовцев из России придет другой полк, а их комплектовать больше не станут. Но пока ничего еще не было известно определенного.
Полковой писарь приладил две комнаты под канцелярию, вывесил надпись, что здесь, мол, полковой тарасовский двор, и готовая уже прекратиться жизнь полка билась еще здесь ослабевающим с каждым днем пульсом. Полковой командир продолжал, правда, писать рапорты по начальству и получать на них ответы, но все чувствовали, что это продолжится недолго и что тарасовцев оставляют пока в покое потому, что есть дела более неотложные — по устройству и размещению войск в городе на зиму.