Воля вольная
Шрифт:
Было не холодно, вершины, облитые молоком снегов, замерли на светло-голубом фоне неба, солнце рассеянно грело воздух сквозь морозную утреннюю мглу, стланики стояли осыпанные серебром изморози. Илья время от времени оборачивался назад и глядел в бинокль — кто мог набродить ночью на склоне над самым зимовьем? Надо будет сходить, подумал. Он чуть довел резкость, и ему показалось, что пушистые лапы в поле зрения бинокля шевелятся. Душа затрепетала, Илья вцепился взглядом в заросли, ожидая, что из них кто-то высунется — никто не появился, только еще раз шатнулись, как ему показалось. Это было странно, если на кого и похоже, то на кормящегося медведя, но медведи должны были залечь.
Он привстал
Было уже одиннадцать, Илья закурил и пошел к стланикам. Утренний ветерок поднимался, тянул с низа долины, покачивал тяжелые кедровые лапы. Только его порывы слышны были, да снежные скрипы собственных шагов. Илья остановился, окинул взглядом тайгу, широко теряющуюся в туманной дымке, белые холодные вершины справа, и опять ясно, низом живота почуял, что на всем этом огромном пространстве никого нет. Только один мужик с карабином на плече, среди гор и тайги. Беспечный ветерок плутал в осторожных зарослях.
Возле лыж, торчащих из снега, были чужие следы. Он не сразу понял — только когда увидел громоздкую белую борозду, тянущую вдоль лыжного следа. В висках застучало, Илья скинул штуцер с плеча, замер, сквозанув взглядом ближайшие кусты, указательный палец ощущал холод курка. Запасной патрон машинально вытащил из кармана и зажал в кулаке. Следы поднимались в ближайшую — в десяти метрах — заманиху стланика, Илья присел, проглядывая низ зарослей. Сердце бухало в ребра. Под стланиками в снежном надуве зверь продавил полутораметровую траншею! Огромный! — мелькнуло.
Он подходил к его лыжам, не тронул их и не испугался, он был здесь недавно… может, и только что… Илье казалось, что он слышит медвежий запах.
Тайга вниз по склону хорошо просматривалась, и Илья, держа штуцер двумя руками и, неудобно зажав лыжи подмышкой, пятясь, стал уходить от стлаников. Кинется — секунды три-четыре — бросаю лыжи и напускаю в упор! У меня один выстрел! Больше в голове не было ничего! Отойдя подальше от зарослей, осмотрелся, осторожно опустил лыжи на снег.
Тишина давила. Илья, присматривая за стланиками, достал сигареты. Закурил. Запах кубинского табака показался странно резким, он удивился, машинально нюхнул саму сигарету, потом воздух вокруг. Курить не хотелось. Он бросил сигарку, встал на лыжи и пошел параллельно своему старому следу. Тридцать метров выше тянулись стланики, и там сейчас, возможно, был медведь.
Зверь большой, сытый — шишки кругом море, — вертелось в голове, — всё было за то, что зверь перед берлогой должен быть осторожным… Но почему открыто вышел на лыжню? И шел по ней! Ответа не было. Илья своим утренним следом наискось скатился к речке, перешел ее в сапогах. Прислонил лыжи к камню, на котором стоял капкан… сзади, нервно разрывая таежную тишину, разорались кедровки. Скандально и очень настойчиво. Илья замер, слушая их крики, а больше внезапный стук сердца в висках, снял карабин и присел к камню, внимательно глядя на другую сторону ручья. Варианта было два: или уйти в зимовье, или… Илья посидел, успокаиваясь и медленно двинулся обратно через речку. Стал осторожно
Забравшись наверх, остановился, слушая тайгу и осматриваясь. В голову лезли истории про шатунов, скрадывающих охотников, все они были книжными и тут же исчезали бесследно — он так же сосредоточенно и как будто спокойно двинулся вперед. Нужно было просмотреть свои следы и убедиться, что там не было никакого медведя. Иначе — из зимовья не выйдешь…
Не дойдя метров тридцать до стлаников, остановился, переводя дыхание и присматриваясь к зеленой мясистой гущине, солнце как раз хорошо со спины светило. Достал сигареты. Кедровки опять разорались и опять сзади, на пути к зимовью, где он только что сидел. Он чиркнул зажигалкой, прикурил, подумал, станут ли вообще кедровки орать на медведя, но там, где они кричали, что-то сломалось или упало. В напряженной тишине это прозвучало так громко, что Илья вздрогнул, и, гася сигарету, смял ее в варежке. Ночная кухта бесшумно сыпалась с веток длинными легкими столбиками. Осторожно двинулся обратно. Не очень понимая, что происходит. Птицы орали где-то, не доходя до речки, левее его следа. Теперь все было тихо. На бугре над речкой остановился, глянул вниз. Кроме его собственных следов, что вели к камню и переходили речку, других не было. Речка вскрылась почти вся — лед, видно, треснул и обломился — этот-то звук я и слышал, — понял Илья. Было полвторого, он уже больше часа тут кружился.
— Сука! — выругался громко, аж сам вздрогнул.
Решительно, не глядя по сторонам, стал спускаться… и тут же встал, как вкопанный. Огромная медвежья лежка отпечаталась на склоне в трех метрах от его следа под небольшим кустом стланика! Следы прыжками-ямами уходил косогором вниз по ручью. Илья рассмотрел силуэт в снегу. Медведь был здесь только что, лежал мордой к его следу и испугался того же треска льда за спиной. Он меня скрадывает, — забухало сердце. Так! Так-так-так! Илья снял шапку, погладил, ощущая выпуклости и впадины черепа под мокрыми волосами, еще раз осмотрелся и стал осторожно спускаться вниз. Капкан все так же стоял в середине камня с крылышком рябчика на косо торчащем колышке.
Илья тупо смотрел на нелепый соболиный капканчик, доставая сигареты. Что делать? — вертелось в голове, — ждать в зимовье? Это был легкий, но уж больно трусливый, возможно не на один день трусливый вариант. Илья сосредоточенно соображал, чувствуя, как страх уходит, и зреет неприятное, перехватывающее дыхание, но правильное решение. Он боится… просто так в открытую не кинулся, значит, и не кинется… делает петли и скрадывает. Так-так-так… аккуратно себя ведет, это нам на руку… заходит сзади, изучает… значит, он и сейчас где-то… Боится, но не очень! Его надо убивать сейчас! Илья глянул через речку, по своему следу, поднимающемуся крутым берегом, снял куртку и, прислонив лыжи к камню, повесил ее сверху.
Осмотрелся внимательно, выбирая место, и по утренней лыжне пешком направился в сторону зимовья. Зайдя в лес, прошел метров сто, потом, своим же следом стал возвращаться, в одном месте потоптался, оставил сверху салфетку, которой протирал оптику. Она пахла так, что зверь, не обнюхав, мимо не должен был пройти. Свернул со следа напрямую к реке и, стараясь двигаться совсем тихо, дошел до зарослей прибрежного стланика, мысочком выдающихся в русло. Куртка у камня виднелась сквозь кусты метрах в десяти-двенадцати. Стрелять не получилось бы, но это и не важно было, все подходы к ней чисто просматривались, и главное, спуск в речку с его собственными следами и речное русло вверх и вниз были как на ладони. Он должен был где-то переходить речку.