Волжская метель
Шрифт:
– Спели бы теперь, что ли, - попросил дед Павел, разомлевший от вина и сытой еды.
Сашка подсадил старика на печь и снял со стены гитару. Ленты на грифе запылились. Струны зазвенели жалобно под уверенной Сашкиной рукой. Настроил он их на минорный лад, переглянулся с Марфой, испрашивая ее согласия, и, лишь только она кивнула, в комнате затих всякий шорох. Аккорд прозвучал смело, и Сашка начал первым старинную песню о разбойничках.,
Что затуманилась, зоренька ясная,
Пала на землю росой?..
И тогда Марфа-трактирщица подперла голову рукой, полузакрыла глаза и вступила в неторопливый лад Сашкиной песни. Так вдвоем они и закончили первый куплет:
Что призадумалась, девица красная,
Очи блеснули слезой!
Макар поднялся и перевел взгляд с запевалы на Марфу. Ну и поет эта неприметная с виду женщина! Голоса набирали силу, смелели. Макар и сам не заметил, как стал подтягивать взрослым:
Едут с товарами в путь до Касимова
Муромским лесом купцы...
Сашка одобрительно кивнул и улыбнулся Макарушке, а Марфа... та и не глянула ни на кого из-под полуприкрытых век, бровью не повела, рукой не шевельнула. Последний куплет:
Много за душу твою одинокую,
Много я душ погублю...
она начала сама, и так взлетел ее голос, столыко несказанной боли, любовного томления прозвучало в нем, что Сашка смолк, дал ей спеть куплет одной, и лишь струны под его пальцами рокотали все жалостней. Суровый Степан стал еще угрюмее и, не дослушав до конца, нетерпеливо потянулся к бутылке.
В его резком жесте было столько злобы и грубости, что у Макара вдруг заколотилось сердце. Вспомнились ему сплетни про девушку Тоню, некогда жившую в лесном трактире, про ловкую Марфу Овчинникову и удальца Сашку, ее дальнего родственника. Бог весть до чего может довести этих лесных людей старинная, бередящая душу песня! Макару чудилось, что вот-вот откроется всем какая-то горькая сердечная тайна, вырвутся из сердца отчаянные и злые признания, от чего все переменится в атом лесном доме...
И тут неуловимо быстрым, предостерегающим движением Марфа перегнулась через стол и прижала рукой гитарные струны. Оборвалась мелодия. Степан выронил бутылку, перескочил через лавку и притаился у дверей, чутко вслушиваясь в звуки со двора. Там цепной пес захлебывался лаем, шла возня у ворот, скрипнул снег под окнами... Через миг кто-то ступил на заснеженное крыльцо. Раздался требовательный негромкий стук в наружную дверь.
– Чекисты! Ихняя повадка!
– шепнул Артамон.
Сашка мигом вынул из кармана свой револьвер и сунул в миску с остывшими щами.
– Потом в сени неприметно вынесешь!
– шепнул он хозяйке. Степан отодвигал засовы, впускал новых гостей...
Не задерживаясь в сенях, три вооруженных человека вступили в горницу. Первый - кожаная тужурка, меховой воротник, револьвер в кобуре, фуражка. Двое - солдатские папахи, винтовки, старые валенки. У кожаного - белые бурки. Поднял оброненную Степаном бутылку, посмотрел на свет.
– Что же так сразу и притихли? Песни попевали, самогоночку попивали, и вдруг такая тишина? За гостей нас не признаете?
Сменил шутливый тон на деловой:
– Ну коли пришлось потревожить пир, прошу внимания. Хозяева нам давно известны, а вновь прибывшим придется предъявить документики. Вы кто? повернулся начальник к Макару.
От одного слова "чекисты" Макар чуть не упал со скамьи. Похолодела спина, хотя сидел он прижавшись к печи. Мелькнула мысль, как поведут его длинным коридором с каменным полом...
– Вы даже отвечать не хотите, молодой человек?
Марфа сердито крикнула мальчику:
– Чего молчишь, чучело? Оглох, что ли? Кажи начальнику справку!
Макаркина шубейка висела на гвозде у двери. Марфа сама достала и протянула начальнику школьную справку. У начальника удивленно дрогнули брови.
– Так тебя звать Макарием Владимирцевым? Ты из Кинешмы? Очень приятно с тобою встретиться, так сказать, лично. Что ж ты тут поделываешь, в лесу? Давно здесь? Не скучаешь?
Макар и вздохнуть был не в силах. Сашка не выдержал:
– Вы бы, гражданин военный, мальчонку зря не пугали Сами видите, сомлел со страху. Ему ведь четырнадцать лет всего...
Кожаный начальник с любопытством посмотрел на Макаркиного защитника. В горнице стало очень тихо, никто шевельнуться не смел.
– А вы кто такой, господин адвокат? Дайте-ка ваши бумаги.
Овчинников пересек комнату, протянул документ с оттиснутым в углу фиолетовым штампом: "Яшемокая трудовая сельскохозяйственная религиозная община-коммуна". Военный спросил почти ласково:
– Вы не родственник конскому торговцу Ивану Овчинникову?
– Брат родной.
– А лошадки, которых вы сопровождаете, чьи?
– Были казачьи, станут монастырскими, а пока я за них перед братом в ответе.
– По нашим сведениям, лошади приобретены... сомнительным образом. Придется кое-что проверить... У кого куплены?
– Кто продавал, тот знает. А других это не касаемо.
– Ого! Ну нас-то, положим, все "касаемо". Где-то, значит, фронт переходили? Оружие имеете?
– Двустволка в санях валяется нечищенная, иного оружия нету. А что до фронта... Какой там фронт! В одной станице красные, в другой - белые, в третьей вовсе не разберешь, какого колера-масти... Чего ж такой фронт не перейти? Окопов, проволоки, часовых пока незаметно, а степь широкая!
– Говорите, оружия нету? Проверим. Дело служебное.
Один из военных бегло обшарил Сашку, другой встряхнул на вешалке его казакин и полушубок. Все трое отошли в угол, посовещались вполголоса. А старик, дед Павел, молча наблюдавший всю сцену с печи, наклонился к Сашке и стал шептать ему что-то на ухо. Макар, чуть оправившись от испуга, отважился поближе приглядеться к начальнику чекистов.
Странно! Лицо начальника изменилось, когда он прикрыл рукой свою бородку и усы. На них легла тень от лампы, почернила подбородок; скошенный уголок тени превратил эти растрепанные усы в маленькие, четко подстриженные. Макар знал это лицо, без бороды и с черными усиками под косом. Портрет троюродного дяди, когда тот был молодым? Да и голос очень напоминает дядин, только помоложе...