Волжская метель
Шрифт:
– Ты мне лошадь дашь до своих побыстрее доехать? Устал на лыжах.
– Лошадь тебе Зуровым оставлена, за целительницей ехать.
– Чего ехидничаешь? Сказывают, она поистине святая.
– Чудотворица, впрямь! Сашка через нее свое чудо и сотворил, чай, она его и подстрекнула. Вместе на барже у вас сидели. Чудес ради и в дорожку с вами напросилась. Она же полюбовница Сашкина!
– Вот оно что! Однако отец Николай за нее горой!
– Поп-то наш больно хитер! На что ему дуры-старушки? А эта вроде блесны-приманки, на любую рыбку!
– Умна ты, Марфа, не по-бабьи! Дай-ка топорик
В полутемной баньке Стельцов примостился на теплой еще лавке, поддел топором верхнюю крышку поповского ларца. Ого!
Два аккуратных столбика-колоночки золотых десятирублевиков с профилем императора Николая II. Сотня монет ровнешенько. Золотые серьги с изумрудами. Дамские часики французской работы. Медальон с бриллиантиком вместо пуговки, в нем две головки, женская и детская. Обручальное кольцо с гравированной надписью "Сергей". Пять сторублевых царских ассигнаций в нательной сумочке. Какие-то письма. "Отцу Николаю Златогорскому в Яшме..." Фотографическая карточка... А, черт, какая странная находка!
С фотографии глядит на Стельцова военный летчик в шлеме с очками. На обороте написано: "Верному другу", подпись - "Сергей". Почерк надписей на обороте карточки и почерк писем - один, мужской, сильный. А датированы письма сентябрем восемнадцатого года, им два месяца, еще тепленькие! Подпись - красный военлет, комиссар авиаотряда Сергей Шанин.
Вот это открытие! Вот какие у яшемского пастыря "верные друзья". Вот кто, значит, вызвал в Яшму летчиков! Именно это имя выкрикнул Сашка на крыльце дементьевского дома! Ясно, и поп, и скитская монашка, и Сашка-проводник - агенты чекистов! Недаром Губанов так подозрительно отнесся к "целительнице"! Значит, немедленно в путь, ларец с собой, предостеречь Зурова, отдать ему ярославские бумаги, ускорить отъезд отряда... Но как быть с монашкой?
Подошла Марфа.
– Слышь, подпоручик!
– Лицо женщины выражает недобрую решимость.
– Уж не знаю, как вам и сказать. Жизнь наша лесная, темная, но свои законы имеем, иудина греха не прощаем. Сашка далеко покамест, не минует и его наша благодарность, но с той змеей расчесться надобно немедля. Сама поеду, управлюсь!
Совпадение мыслей поразило Стельцова.
– Правильно, Марфа. Ни пуха ни пера тебе, хозяйка!
...Саврасый конь нес санки-плетушку заволжской нехоженой целиной. Марфа помогала лошади выбирать дорогу полегче.
Уже открылся унылый край болота и лесистый холм на том берегу, в Заболотье. Марфа помнила - в начале брода надо брать правее холма, на устье речки, а с середины брода сворачивать на самый холм, как только глаз различит крест на вершине. Там скитское.кладбище, а за устьем речки и холмом, на следующем подъеме - самые скиты женские, полтора десятка келий.
Перед началом брода Саврасый навострил уши и стал, будто раздумывал, правильно ли ступил в зыбкую стихию. В тишине зимнего утра Марфа различила чужой, не лесной звук. Молотилка, что ли?
Нет, стучит не сельская машина. Эта звонче, сходнее с автомобилем. И только женщина вспомнила про летчиков, как из-за вершин опушки появился над болотом самолет. Марфа успела всего его охватить взглядом, видела и голову очкастую. Верно, и он заметил сверху одинокую
Стал виден крест на холме.
Марфа шевелит вожжами, лошадь берет левее. Полозья, дровни, плетеный кузовок, валенки быстро обледеневают... Опасную кромку льда в устье речки Ключовки Саврасый одолел легко. По неглубокому надледному снегу проехали сотню сажен замерзшим руслом, наконец выбрались на берег. Да, недаром этот брод заброшен!
Встретить подводу вышли две старухи скитницы. Марфа спросила, где келья Анастасии.
– Юницу нашу, господню радость, видеть желаете? Доброе дело. Избавление от муки телесной и душевной обрящете! Вон туда, за горку поезжайте, там сестрица Анастасия спасается. Батюшки-светы, да ты никак Ключовским бродом проехала? И жива добралась!
Потеряв старух из виду за поворотом, Марфа увидела отдаленный рубленый домик, одинокий среди островка темных елей. Над трубой вился парок. Забора или палисада у дома не было. Хозяйка "Лихого привета" привязала лошадь к дереву и вошла в келью.
Она не сразу и признала бывшую свою прислужницу Тоню в строгой и величавой женщине в черном. Ряса до пят. Платок черный до бровей, будто кистью наведенных. Огромные скорбные очи.
– Здравствуй, Тоня!
На лице инокини ни смущения, ни улыбки привета, ни даже удивления, словно бывшая хозяйка каждый день жалует сюда в гости. Но поклон монахини низок и смиренен
– Здравствуйте, Марфа Никитична! Зовут меня Анастасия. Мирское имя уж и сама забывать стала, дай бог и вовсе забыть скорее. Спасибо, что потрудились проведать. Не угодно ли щец с дороги? Еще, наверное, не остыли в печи.
– Нет уж, благодарствую. По делу я к тебе. Собирайся-ка поживее, уходить тебе отсюда пора. Отец Николай велел отвезти тебя к твоим провожатым, до лесов керженских ты с ними поедешь.
Осматривая комнату, Марфа увидела на стене черную схиму-клобук, епитрахиль на грудь, рясу с расшитыми на ней скрещенными костями, распятиями, изображениями ключей, петуха и лестницы. Они были вышиты белыми нитями по черному полю схимы.
– Не рановато ли тебе в схиму облачаться, чай, не старица еще? съязвила мимоходом посетительница.
– Схимы я никак еще удостоена быть не могу, ничем ее не заслужила, ответила молодая скитница.
– Жила до меня в этой келье старица, схимница. Сорок лет больше трех слов в сутки не произносила. Мне велено схиму ее беречь, пока не удостоят кого этой святой одежды.
– Ладно, знаю, что скромница. Только собирайся живее!
– Напрасно себя побеспокоить изволили, Марфа Никитична, ехали в такую даль опасным путем. Вчера старец Савватий обо мне вспомянул и прислал сказать, что белогвардейские офицеры хотят меня в дорогу с собою взять, а он не благословляет меня ехать с ними.