Вопреки всему (сборник)

Поволяев Валерий Дмитриевич

Размещался Рыжов в небольшой клетушке, в которую едва влез самодельный стол, сколоченный из ошкуренных жердей, с верхом очень ровным и прочным — на верх пошел солидный кусок трофейной самолетной фанеры, аккуратно вырезанный полукругом, — второй человек в этом пахнущем йодом уголке уже не мог разместиться. Но майор не сетовал: все равно эта "жилплощадь" была временной, завтра медсанбат, располагающийся на второй фронтовой линии, уйдет на запад. Там займет какое-нибудь достойное помещение, бывшую барскую усадьбу или здание семилетней школы, например… Или что-то еще, не менее достойное.

Поэтому Рыжов совсем не обращал внимания на

то, найдется в его кабинете место для пепельницы и, скажем, для корзинки, в которую он сбрасывал обрывки разных служебных бумажек, или не найдется, это его никак не волновало. А вот количество пузырьков с йодом и бинтов, имеющихся в его распоряжении, волновало очень, как и, скажем, здоровье двух поварих, обеспечивавших медсанбат вкусной и здоровой пищей, врачей и прочего народа из числа личного состава.

Куликов аккуратно стукнул кулаком в хлипкую дверцу рыжовского кабинета:

— Можно, товарищ майор?

— Не только можно, но и нужно, — неожиданно по-школярски весело отозвался Рыжов, призывно махнул рукой, словно бы загреб ею воздух: — Прошу сюда!

Озадаченно оглядев кабинет начальства, Куликов бочком, чтобы не задеть ничего, не развалить, вдвинулся в крохотное служебное пространство, вытянул руки по швам, — все-таки он стоял перед майором, старшим армейским офицером.

Майор встал, взял в руки картонную коробочку, лежавшую перед ним, как синичье гнездышко, раскрыл. С удовольствием глянул на серебряную медаль, блеснувшую оттуда светлым бликом, склонил голову в одну сторону, потом в другую.

— Хороша награда, — удовлетворенно проговорил он, — самая популярная медаль на фронте… И среди рядовых пользуется почетом, и среди генералов. Так что гордись, товарищ младший сержант, — майор повысил голос.

Это была медаль "За отвагу", которая в окопах ценилась так же высоко, как и орден Красной Звезды.

— Да, хорошая награда, — неожиданно растерянно произнес Куликов — не ожидал, что к нему привалит такая радость. Это ведь как орден с неба, из горних высей.

— Мне поручено вручить ее вам, — Рыжов заглянул в мягкое бумажное удостоверение, бумага была плотная, такая бумага служит долго, не протирается на изгибах, — дорогой Василий Павлович, поздравить вас от имени командования и пожелать вам здоровья и дальнейших ратных успехов.

Быстро сообразив, что надо сказать в ответ, Куликов шмякнул друг о дружку старыми драповыми тапками, которые были выданы ему взамен сапог, и проговорил громко и четко:

— Служу Советскому Союзу!

Рыжов нацепил ему медаль прямо на рубашку, разгладил собравшуюся в складки мягкую ткань и, пожав руку, произнес приказным командирским голосом:

— Так держать! — говорил он громко, будто командир полка на плацу, в открытом месте, перед строем, посреди любящих пространство ветров. — Дай Бог побольше таких наград, и вообще, чтобы начальство почаще замечало простых солдат и сержантов и выписывало удостоверения не только на медали "За отвагу".

— Служу Советскому Союзу! — вновь пришлепнул смятыми задниками тапок Куликов.

Ну что ж, остается только отметить, что это первая его награда. Правда, пару раз его уже представляли к высоким знакам отличия, один раз — к ордену Красной Звезды, второй — к медали "За боевые заслуги", но оба раза проехали мимо, дело представлением так и завершилось, телега с наградами прокатила по соседней улице…

А сейчас — повезло, кое-что перепало и ему. За это дело стоило бы и

выпить, только вот в тапках у него ничего не припрятано. Хотя заначку неплохо было бы иметь — на всякий случай даже и в госпитале. Для таких поводов, как сегодня. Главное, подмазать самое начало, а дальше пойдет, как по маслу. Должно пойти…

Когда Куликов прибыл в родную роту, то у него невольно возникло ощущение, что здесь пулеметчика ожидали давно: едва он ступил на ее территорию, как раздалась команда, предвещающая всякое наступление:

— По машинам!

Куликов привычно вскинул на плечо пулеметный ствол и полез в кузов "студебекера".

— Видишь, старшой, как старательно мы тебя дожидались? Не уезжали без тебя, все ждали и ждали… — обрадованно кропотал около него Янушкевич, улыбка у второго номера от радости была не просто от уха до уха, а гораздо больше: на затылке начиналась и, сделав полный оборот, на затылке же и заканчивалась. — Командир батальона все на часы поглядывал да нервничал, на адъютанта покрикивал: "Где пулеметчик Куликов?" Бедняга адъютант извертелся, не мог точно сказать, когда ты, Палыч, появишься…

— Ну и что, дождались? — грубовато поинтересовался Куликов.

— Как видишь, старшой, — дождались.

— Тогда что… можешь отдать майору приказ: "Вперед!"

Янушкевич смутился — такого юмора он не понимал.

Хорошая машина — "студебекер", жалко, что не у нас производится, — тянет, как танк, а то и сильнее. Людей возит, и не только их, сзади еще и пушку берет на прицеп, легко трогается с места и начинает смело месить любую грязь… Даже если она полностью скрывает колеса и доходит до середины кабины.

Через пять минут колонна "студебекеров" стала вытягиваться в походную цепочку. Грохотали моторы машин, грязи не было — вместо нее клубилась пыль, пахло горелым машинным маслом, паленым кордом и бескрайними пространствами земли нашенской. Хорошо, когда за немцами не надо чапать на своих двоих, кряхтя и задыхаясь, выбиваясь из сил и ломая себе ноги, — "студебекер" берет эту работу на себя и выполняет ее охотно.

Война в сорок четвертом году совсем не была похожа на войну года сорок первого, хотя схватки выдавались жестокие, кровь, скапливаясь на земле, собиралась в лужи, в ручьи и текла, текла, смешивалась… Наша кровь смешивалась с немецкой, итальянской и венгерской — с Советским Союзом тогда много кто пытался бороться, Гитлер придавил ведь всех: тех, кто хотел воевать, и тех, кто не хотел, — разные народы заставлял совать голову под топор… Люди, не хотевшие воевать, стонали от насилия.

Через час батальон майора Трофименко сменил в окопах другой батальон, возглавляемый другим майором — изрядно потрепанный, в бинтах и кровяных отметинах, испачканный после жестокой рукопашной чужой блевотиной.

Хорошо было только одно — не надо напрягаться, корячиться из последних сил и рыть новые окопы, — подправили старые и заселились в них. Куликов привычно подготовил пулемет к стрельбе, проверил сектор, в котором ему предстояло вести огонь, — получалось очень неплохо, "максим" накрывал пространство от одной полосы мелких деревьев до полосы другой… Деревья эти были посажены перед самой войной местными лесниками, успели подрасти, но вытянуться не успели, в будущем должны были превратиться в гигантов, из них получился бы хороший корабельный лес, но молодняк этот накрыла жестокая война… Уцелеют они или нет, неведомо никому.