Вопреки всему (сборник)
Шрифт:
Будучи еще пацаном, этот человек освоил довольно прибыльное в тех краях мастерство — научился очень умело красть. Тащил все подряд, даже индюшек со двора муфтия — не боялся никого и ничего, и делал это так ловко, что его ни разу не сумели поймать… Хотя и заставали на месте преступления, но одно дело — застать, совсем другое — обнаружить за пазухой у вора краденное. Кале-Гулям только посмеивался и поднимал руки вверх, как пленный американец, давал себя обыскать. После чего удалялся с независимым видом.
Строгие обыскивающие только плечами пожимали — осознавали, что Кале-Гулям
Не чурался Кале-Гулям и подработок — в жаркое летнее время возил на тележке воду и продавал ее.
Во время Апрельской революции кто-то — неведомо кто, узнать это не удалось, — наступил ему на хвост, здорово напугал, и Лысый Гулям [1] откатился в Иран.
А вот оттуда уже вернулся уважаемым гражданином, главарем банды — изворотливым, хитрым, расчетливым, жестоким, способным за полчаса перевернуть вверх дном большой город, такой, например, как Мазари-Шариф.
1
"Кале" в переводе на русский — лысый, Гулям — имя.
Через некоторое время стало известно, что в подчинении у него не одна банда, а целых шесть — одна, центральная, состоявшая, как было объявлено, из сорока пяти человек, принадлежала ему и была практически его собственностью, остальными же Кале-Гулям управлял через помощников. Своих людей этот лысый пряник старался иметь везде, даже в Кабуле, вплоть до хада — органов государственной безопасности, до правительственного кабинета и армейских штабов, хотя сам был совершенно безграмотен. Даже имени своего написать не мог.
Образование у него — ноль классов. Несмотря на то что грамотешки у Кале-Гуляма не было никакой и сам он не должен был даже близко подходить к намани-кюренным аппаратным чиновникам, а если к кому-то и подошел, то должен был немедленно засветиться, проследить его связи в Кабуле не удалось… То ли сами афганцы этого не хотели, то ли Лысый Гулям слишком хитро замаскировался, то ли вообще был не тем, за кого себя выдавал. Словом, имелась тут некая загадочная закавыка, как считал Салим, которую требовалось расшифровать… Или же, ничего не расшифровывая, разрубить этот узел силовым способом на несколько частей.
Двумя-тремя ударами тяжелого десантного ножа.
Вскоре хаду стало известно, что Кале-Гулям собирается появиться в центральной мечети Мазари-Шарифа, где похоронен один из мусульманских пророков; из-за того, что мечеть считалась священной, было трудно спланировать там какую-либо операцию: нагрянут толпы правоверных и все сорвут, но хад все-таки спланировал операцию, вот только из нее ничего не получилось.
Кале-Гулям ушел из плотного оцепления, от снайперов, сидящих в засадах, играючи, очень легко — ну будто угорь из неловких рук, ни одного человека из своих не потерял, а сорбозы, как часто бывает в таких случаях, чуть не перестреляли друг друга.
Урок был поучительный. Сорбозские командиры почесали затылки, похмыкали неверяще: ну разве может человек быть невидимым, неосязаемым? От него должен остаться хотя бы запах, след какой-нибудь, случайный отпечаток ноги, руки, пальца, локтя… Ничего не осталось. Начали строить планы на будущее, Кале-Гуляма надо было обязательно поймать, иначе этого не поймут ни в Кабуле, ни в Москве. И самим смотреть друг другу в глаза будет стыдно, если не поймают.
Очень уж прочные связи имел этот человек среди сторонников Бабрака Кармаля, просто корни глубокие пустил — всегда узнавал об опасности заранее и исчезал, не оставляя после себя ни одного следа, даже тени своей…
Все происходило до той поры, пока Лысый Гулям не решил жениться. Присмотрел себе тринадцатилетнюю девочку из хорошей семьи, на джипе с двумя машинами охраны приехал к ее отцу, завел разговор о свадьбе.
— Да ты чего, Гулям? — опешил отец. — Она же дитя еще, ей расти да расти надо, школу окончить… Рано ей в тринадцать лет идти замуж.
Лицо у Кале-Гуляма окаменело, он вытащил из кобуры тяжелый полицейский пистолет, американский, сунул ствол несчастному отцу в рот, надавил:
— Не вздумай мне отказать, старый осел, иначе… Ты даже не представляешь, что я из тебя сделаю.
Отец понуро опустил голову. Два сына, стоявшие подле него, также опустили головы — справиться с Кале-Гулямом они не могли.
— Вот и хорошо, — проговорил Лысый Гулям довольно, спрятал пистолет в кобуру. — Тринадцать лет — самый раз для жены. В Афганистане полно двенадцатилетних жен, есть даже одиннадцатилетние. Будем готовиться к свадьбе.
И Кале-Гулям стал готовиться. Для начала обложил данью район, в котором он родился, — решил, что калым должен быть богатым, привезти его к отцу невесты надо будет на нескольких караванах красочно наряженных верблюдов.
То, что тринадцатилетняя девочка не хотела выходить за него замуж и целыми днями плакала, завернувшись в глухое покрывало в своем углу, Кале-Гуляма не интересовало совершенно. Главное было — показать району, всем людям здешним, Мазари-Шарифу и провинции, кто тут хозяин, кто имеет право повелевать народом, кто может сломать шапку небу и вознестись на самую высокую горную вершину и оттуда плюнуть на кого угодно… Разъезжал Лысый Гулям на тяжелом джипе с небольшим кузовом для пулеметчика, прикрытом стальной плитой, — в кузове всегда, в любое время дня и ночи сидел бородатый, с каменными плечами и диким лицом, пугающим детей, бабай.
На свадьбу Кале-Гуляма было приглашено две тысячи гостей, явились все, даже старики, у которых во рту не было ни одного зуба, есть они могли только воздух, а не плов или кебабы, жаренные на углях, — боялись жениха: мало ли чего он может задумать и вообще, каким способом захочет расправиться с теми, кто не примет его приглашения.
Для того чтобы на свадьбе был электрический свет, Кале-Гулям достал армейский дизель… В общем, веселился душманский предводитель несколько дней, гулял как хотел, и в высь, и в ширь, никто не трогал его — ни афганские сорбозы, ни шурави, а потом принялся за прежнее дело… Нравилось оно ему, вот ведь как, очень нравилось, что люди боятся его.