Вопрос и ответ
Шрифт:
— Вы обещали! — кричу я вдогонку. — Помните, вы обещали!
— Ты тоже, — с улыбкой отвечает мэр.
«Разве?» — думаю я.
А потом они скрываются из виду, как будто ничего и не было.
Но Тодд…
Тодд жив.
Я на минуту пригибаюсь почти к самой земле, пытаясь свыкнуться с этой мыслью.
— С тяжелым сердцем, полным скорби, предаем мы тебя земле…
— Вот. — После слов священнослужительницы госпожа Койл берет мою руку и насыпает в нее немного земли. — Брось это на крышку гроба.
Я недоуменно смотрю на землю:
— Зачем?
— Чтобы каждый принял участие в погребении. — Она показывает мне место среди других целительниц и учениц, собравшихся у могилы.
Мы по очереди проходим мимо, бросая по горсти сухой земли на деревянный ящик, в котором теперь спит Мэдди. Все меня сторонятся.
Кроме госпожи Койл, никто со мной не заговаривает.
Они винят в ее смерти меня.
Я тоже.
На похороны собралось больше пятидесяти женщин: целительницы, ученицы, пациентки. Со всех сторон нас оцепляют солдаты — их куда больше, чем нужно. Мужчины, включая отца Мэдди, стоят по другую сторону могилы. Ничего грустнее, чем скорбящий Шум отца, я в жизни не слышала.
Мое чувство вины усиливается еще и оттого, что в основном я думаю о Тодде.
Вспоминая его Шум теперь, я гораздо яснее чувствую в нем смятение. Представляю, каково ему было увидеть меня в объятиях мэра, услышать его дружеский тон…
Хотя все это объяснимо, я опять чувствую себя виноватой.
Бросаю горсть земли на гроб Мэдди, и госпожа Койл берет меня за руку:
— Пойдем поговорим.
— Он хочет сотрудничать? — спрашивает госпожа Койл, держа в руках чашку чая.
Мы сидим в моей спальне.
— Да, он восхищается вами.
Она приподнимает брови:
— Вот как он теперь заговорил?
— Знаю, знаю. Звучит странно, но вы бы его слышали…
— О нет, речей нашего президента я наслушалась вдоволь.
Я откидываюсь на спинку кровати:
— Ведь он мог заставитьменя выдать ему все сведения о кораблях. Но пока он вообще ни к чему меня не принуждает. — Я отвожу глаза. — Даже разрешил завтра увидеться с другом.
— С Тоддом?
Я киваю. Ее невозмутимое лицо ни капельки не меняется.
— Выходит, теперь ты ему благодарна?
— Нет. — Я растираю лицо ладонями. — Я видела, на что способна его армия. Видела собственными глазами.
Наступает долгая тишина.
— Но? — спрашивает госпожа Койл.
Я не смотрю на нее:
— Но он приказал повесить убийцу Мэдди. Казнь завтра в полдень.
Она презрительно фыркает:
— Конечно, ему ведь ничего не стоит убить еще одного человека, отнять еще одну жизнь! Так, по его мнению, можно решить любую проблему.
— Он вроде бы искренне говорил.
Госпожа Койл косится на меня:
— Еще бы! Надо же впечатление произвести. — Она понижает голос: — Он не президент Нового света, а король вранья, дитя мое. Он будет врать до тех пор, пока все вокруг ему не поверят. Дьявол горазд на выдумки, тебя разве мама не учила?
— Он не считает себя дьяволом. Он считает себя солдатом, выигравшим войну.
Она внимательно смотрит на меня:
— Политика умиротворения — вот как это называется. Скользкая дорожка, имей в виду.
— Что это значит?
— Это значит, что ты готова потакать врагу и сотрудничать с ним. Ты лучше присоединишься к нему, чем дашь отпор. И это верный способ вечно оставаться в проигравших.
— Да я вовсе не этого хочу! — взрываюсь я. — Я просто хочу, чтобы все закончилось! Чтобы эта планета наконец стала домом для людей, которые сюда летят. Мы так мечтали о доме! Я просто хочу мира и спокойствия! — В моем голосе уже звучат слезы. — Я не хочу, чтобы кто-то еще умирал…
Она отставляет чашку, кладет руки на колени и пытливо смотрит мне в глаза:
— Ты действительно хочешь именно этого? Или ты просто готова на что угодно ради своего мальчика?
Мне начинает казаться, что она читает мои мысли.
(потому что я и вправду хочу увидеть Тодда…)
(хочу объяснитьему…)
— О твоей преданности намречи уже не идет, — продолжает госпожа Койл. — После этой выходки с Мэдди многие убеждены, что от тебя больше вреда, чем пользы.
«Опять она про пользу», — думаю я.
Она тяжело вздыхает:
— Если уж на то пошло, я не виню тебя в смерти Мэдди. Она была уже взрослая и сама принимала решения. Раз она сочла нужным тебе помочь, это ее выбор. — Госпожа Койл привычным жестом отирает лоб. — Виола, я так часто вижу в тебе себя. Даже когда мне это не нравится. — Она встает и собирается уходить. — Знай, пожалуйста, что я тебя не виню. Что бы ни случилось.
— В каком смысле?
Но она уходит, не сказав больше ни слова.
Вечером устраивают так называемые поминки: все обитатели дома пьют некрепкое пиво, поют песни, которые любила Мэдди, и рассказывают о ней всякие истории. Конечно, многие плачут, включая меня, — горше слез просто не бывает.
Но завтра я увижу Тодда.
И это единственное, что сейчас меня радует.
Я слоняюсь по лечебному дому, перехожу от одной компании целительниц или учениц к другой, слушаю их разговоры. Со мной никто не разговаривает. Коринн сидит одна у окошка, и вид у нее особенно грозный. С тех пор как Мэдди убили, она не проронила ни слова, даже не стала произносить прощальную речь на похоронах. По ее лицу то и дело бегут слезы.