Вопросительная история
Шрифт:
Корабль викингов. Современная реконструкция.
Однако не все викинги были отпетыми разбойниками и отъявленными хулиганами. Некоторые поворачивали в другую сторону – на поиски новых земель и заплывали в открытое море так далеко, как никто больше в Европе не решался. В открытом море бушевали штормы. Они разбивали суда в щепки. Но скандинавы знали секрет: строили корабли не из пилёных досок, а из стволов старых деревьев, расщеплённых вдоль волокон. Такие не боялись бурь.
Первым викингом, достигшим неизвестной земли, был норвежец по имени Наддод. Вообще-то он не собирался совершать открытие и плыл на известные викингам «овечьи острова» (Фарерские). Однако Наддод заблудился, забрался дальше на северо-запад, чем нужно, и достиг неведомой земли. Он поднялся на гору, осмотрел окрестности, не увидел признаков обитания человека и решил вернуться на свой корабль, чтобы отправиться в обратный путь. Пошёл снег. Наддод назвал эту страну «снежной землёй» и отплыл обратно. Коллегам-викингам Наддод сообщил, что «снежная страна» непригодна для жизни.
Однако нашёлся человек, решивший проверить, так ли это на самом деле. Звали его Флоки, а со временем прозвали Ворон. Захватив свою семьюЛейв Эриксон и его викинги на корабле во время бури. Современный рисунок.
Нос корабля викингов. Миниатюра из средневековой хроники. Западная Европа.
Не помогло. Через 100 лет остров был заселён, зазеленели поля, и, разумеется, завелись собственные викинги. Одним из них стал Эйрик, сын Торвальда, по прозвищу Рыжий. Викингом он стал поневоле. Во время ссоры Эйрик убил двух соседей и был приговорён собранием старейшин к изгнанию на три года. Придумать кару хуже старейшины не могли. Потому что деваться Эйрику было почти некуда. В Норвегии, на родине предков, рассчитывать на чью-то милость не приходилось. Оставался один призрачный шанс: найти новую землю, пригодную для обитания. Эйрик собрал желавших «повернуть» и вышел в океан, держа курс на северо-запад. Он слыхал, что где-то невдалеке видели землю, и собрался её найти. Ему повезло. В первый миг Эйрика охватило отчаяние. Эта земля была и в самом деле ледяной. Об урожае думать не приходилось. Но можно было охотиться и рыбачить. Через три года Эйрик вернулся на Исландию с рассказами об открытой им стране. Он назвал её Зелёной землёй, Гренландией. Не потому, что она зелена. А потому, что он хотел там поселиться. Там, где не тесно, соседи не ссорятся и никто тебя не выгонит в океан. Но, чтобы поселение выжило, нужно было собрать как можно больше охотников отправиться к неведомой земле. Эрик считал, что людям скорее захочется поехать в страну с хорошим названием. И оказался прав. Он повёл за собой 25 кораблей, до места добрались 14. Остальные пропали в бурях или повернули назад. Но те, кто поверил Эйрику и добрался до Гренландии, не были на него в обиде. Новые поселенцы неплохо наладили жизнь. Они торговали шкурами и костью морского зверя, а в обмен получали ткани и зерно. Не всего хватало и не на всех. Зато свободы и простора было в достатке. Простор, правда, оказался, по большей части белым. Однако в веках закрепилось название «зелёный». И конечно, на Гренландии объявились свои искатели приключений. В первую очередь сыновья Рыжего Эйрика. Старшего звали Лейф, а со временем прозвали Счастливым. Ещё бы! Ему довелось открыть Америку. В 1000 г., за 492 года до Колумба и вскоре после того, как другой гренландец, Бьярни, попал в бурю, сбился с курса и видел обширную землю, к которой, однако, пристать не решился. Лейф попросил у Бьярни корабль, который столь счастливо подбросил того к неведомому берегу, и отплыл примерно туда, где бурей носило Бьярни. Плавание Лейфа оказалось удачным – никаких бурь по дороге не случилось. Он благополучно достиг земли и назвал её так, что буря в науке продолжается до сих пор. Лейф не нашёл ничего лучшего, как поименовать берег, на который ступил, Винландом – страной винограда. Он видел там в изобилии росший дикий виноград. Вслед за Лейфом его брат, и сестра, и другие отважные викинги направляли экспедиции и селились в этой прекрасной «виноградной стране». Проблема заключается в том, что, по мнению учёных, Лейф прибыл в Америку в районе острова Ньюфаундленд, у северного побережья нынешней Канады. Там не то что виноград – берёзки пробиваются с трудом. И уже два века исследователи ищут Винланд и строят хитроумные теории. Может быть, Лейф всё-таки добрался до такого достаточно тёплого места в Америке, где дикий виноград всё-таки рос, – не беда, что следов викингских поселений там ещё не обнаружено? А может, на канадском севере он видел не виноград, а голубику и обознался? Ведь человек не из Прованса прибыл, а из полярной Гренландии как-никак. Всё возможно, конечно. Хотя, сдаётся, Лейф шёл проторённым викингским путём: хочешь чего-то добиться – называй в заданном направлении.
Каменный крест с изображением викинга. Швеция. IX в.
Корабли викингов. Миниатюра из средневековой хроники. Западная Европа.
Через пять веков после Лейфа к американским берегам повёл свои каравеллы Колумб. Постойте! – воскликнет читатель. Колумб не плыл в Америку. Он направлялся в Индию, а на Америку наткнулся по дороге. Но не понял, куда попал, и до конца жизни был уверен, что побывал в Индии. Да и вообще, при чём же тут Колумб, коль речь о викингах, не говоривших правды?
Шлем викинга. Швеция. VI–VII вв.
И очень может быть, что читатель совершенно прав. Хотя некоторые полагают, что Колумб ни в какую Индию не собирался. А, напротив, хотел открыть новый континент, который просто обязан был существовать на той стороне земного шара, ибо природа не терпит пустоты. Но не мог же Колумб так прямо взять и объявить испанским монархам, которых он долго уговаривал и таки уговорил дать ему денег на экспедицию, что он отправляется не Индию открывать. Соседи-португальцы в Индию уже попали и дорогу туда перекрыли. А значит, испанским королю с королевой именно в Индию и хотелось. Нет, разочаровывать их величества было никак нельзя. А посему и до открытия Америки, и после Колумб всем объяснял, что стремился в Индию и Индии достиг. Через некоторое время народ, конечно, разобрался. Но слова остались. С лёгкой руки Колумба обе Америки стали именоваться Вест-Индией, а обитатели континента – индейцами. В общем, Колумб назвал открытую им землю, как настоящий викинг. Ведь, давая названия, викинги врали о новых землях. Ну, не врали. Так, немножко «сворачивали» в сторону. Иначе какие же они викинги?
Когда юмор не был смешным?
Когда в прежние времена речь шла о юморе, было, как правило, не до смеха. От юмора зависела жизнь и смерть. Латинское «хумор» получилось из греческого «хумос» – «сок», «жидкость». Теорию четырёх соков придумал великий врач Гиппократ. Он считал, что в теле – четыре хумуса , четыре жидкости: кровь, лимфа, жёлтая и чёрная жёлчь. От их количества и соотношения в человеке зависели здоровье и болезни, характер и настроение. Если какой-то жидкости недостаёт или, напротив, слишком много, считал Гиппократ, человека охватывает состояние дискрасии – «плохой смеси», ведущей к болезням. Если слишком мало холодной лимфы – будет жар, если недостаёт тёплой жёлтой жёлчи – не избежать простуды. Средневековые врачи развили мысли Гиппократа. Они заговорили о «сухих» и «влажных» людях. «Сухой» человек – тот, в котором мало жидкостей. Он непременно болен. И напротив, тот, в котором достаточно хумора , «влажный» человек, наверняка здоров.
Бюст Гиппократа. Римская копия с греческого оригинала. Гравюра XIX в.
Дисбаланс жидкостей мог проявляться не только в болезнях, но и в необычном поведении. Людей со странностями называли чудаками. Особенно славилась своими чудаками Англия. Таковыми считали людей безвредных, но вопиюще оригинальных. Чудаком, к примеру, был Джон Ханвэй, изобретатель складного зонта. В 1772 г. он появился со своим детищем на улицах Лондона. Прохожие над ним смеялись, уличные мальчишки кидались грязью, а лошади вставали на дыбы. Однако всякий раз в дождливую погоду Хэнвей брал зонтик и шёл гулять. К концу жизни он сумел-таки приучить лондонцев к своему изобретению. Странных людей вроде него англичане стали называть humorous people – «жидкостные люди», т. е. такие, в которых заметно неверное смешение жизненных соков. Слово «хумор» стало тогда означать «странность, вызывающую смех», а там и до современного юмора было рукой подать. В современном английском языке при всей весёлости юмора можно разглядеть следы его былой серьёзности. Рosthumous – «посмертный» буквально означает «тот, который после юмора». Выходит, после юмора и после жизни – одно и тоже. Смейтесь на здоровье, если не верите.
Когда разбитая чаша бывает лучше целой?
Такое случается в Японии. Давным-давно японские мудрецы придумали два правила: излишнее – безобразно, недосказанное – прекрасно.
Кацусика Хокусай. Прибрежный пейзаж. Япония. Конец XVIII в.
С тех пор все вежливые японцы предпочитают недоговаривать. Например, о погоде. Если на улице светит солнце, заявить человеку в лицо: «Сегодня прекрасная погода» считается невежливым. Потому что добавить к этому практически нечего, и, значит, говорящий совершенно не интересуется мнением собеседника. Сказать надо так: «Сегодня погода…» и выжидательно посмотреть на того, к кому обращаешься. Пусть сам добавит: «Кажется, хороша».
А если накануне случилось землетрясение и ни для кого это уже не секрет, всё-таки стоит начать:
– Вчера землетрясение…
– Да-да, произошло, – откликнется ваш собеседник, и всем станет ясно, что оба вы вежливые люди и понимаете, что другому тоже хочется поговорить.
Искусные художники научились писать в «стиле одного угла», или, проще говоря, недорисовывать. К примеру, в одном углу помещают кораблик, а остальная часть листа остаётся свободной. Разве зритель сам не догадается, что кораблик плывёт по морю, а его одинокий парус белеет на фоне неба? К тому же зритель сможет домыслить картину по-своему и будет полноправным соавтором художника. Так оно и вежливей, и занятней.
Японские поэты стали писать маленькие, но ёмкие стихи, без лишних слов рождающие чувства. Даже если вы не знаете японского, всё равно слышите, как в этих строчках лопаются пузырьки:Фуру экэ я
Кавадзу тобикому
Мидзу – но ото.
Догадались, о чём речь?
Старинный пруд,
Лягушка прыгнула в него,
Звук воды.
Но бывает ещё короче. Одним из самых красивых мест в Японии считается Мацусима – «сосновые острова». Так называется залив с грядой из 260 островов, покрытых соснами. Они прекрасны, с какого берега ни поглядишь. В XVII в. эти острова увидел поэт Мацуо Басё и, по легенде, лишился дара речи. Ему приписывают такие стихи:
О, Мацусима,
О, Мацусима, о!
Мацусима, о!
С тех пор хокку Басё о Мацусиме считается величайшим шедевром японской поэзии. Ведь если человек видел Мацусиму – ему не надо слов; если не видел – какой простор для домысливания! В общем, как утверждал другой поэт:
Ярко блещущей в чистом небе Луне
Предпочту полускрытый за облаком диск.
Недовышедшая луна так же прекрасна, как и участница конкурса красоты, в облике которой есть хоть какой-то недостаток. Только несовершенная красавица имеет шансы на победу. А в природе самого пристального любования заслуживает неброская красота. Ранней весной начинается настоящее паломничество за город, на болота. Люди спешат увидеть первые цветы репейника, такого прекрасного в своей невзрачности.
Неизвестный художник. Горный пейзаж. Япония. XIX в.
И в заключение о посуде. Конечно, ежедневно есть японцы предпочитают из целой. Но время от времени они участвуют в чайных церемониях. Чаепитие это не простое, а философское. Здесь уместно молчать или говорить о естественной величавости чая в чаше. И чаша для величавого чая бывает тоже не простая, а с отбитым краем. Гости передают её из рук в руки, любуются шершавой глиной и домысливают край. Все вместе и каждый по-своему.