Вор и проклятые души
Шрифт:
Эти голоса давили, стискивали что-то под сердцем, причиняя почти осязаемую боль, но то всего лишь голоса. Я повторил про себя эту немудреную мысль три раза, отчего заметно полегчало. Бран и Ирменгрет тоже держатся, чего не скажешь о приспешнике Возвратившегося бога.
Пленный старик схватился за голову. Заткнул уши руками и упал на колени. Мечущийся по замку взгляд и широко раскрытые глаза ныне принадлежали безумцу. Лицо исказилось гримасой страдания, а рот открылся, чтоб исторгнуть из себя дикий вопль.
Да он же выдаст нас!
Я лишь помыслил, что нельзя позволить колдуну закричать, а Война уже действует. Прыжком оказался рядом с чернокнижником, заткнув ему рот ладонью. Пленник замычал и вцепился в руку Брана, чтоб оторвать ее от своего лица, но это не легче, чем сдвинуть с места каменную стену.
На ярком летнем солнце сверкнула сталь кинжала. Одним отточенным движением Бран просунул лезвие под подбородок старика и перерезал ему горло. Предвестник умел это, он делал так много-много раз. Схватившись теперь за собственное горло, пленник упал перед Браном, лицом вниз. Кричать он уже не мог, только что-то булькало под ним.
— Зачем? — Мой вопрос был, конечно, глуп.
— А ты подумай.
Я отмахнулся. Черт с ним! Замарал руки хотя бы не я!
— Чужаки… Чужаки… Чужаки…
Кровопускание скинуло с меня и Брана то давление, что рождали голоса. Я вздохнул с облегчением и поймал предвестника на том же, а вот Ирме было все так же плохо. Вслушиваясь в себя, вампирша не удостоила расправу с пленником даже взглядом.
— Не могу, — произнесла Ирма.
Словно вторя ей, гомон в замке стал сильнее. Бран и я переглянулись, понимая без слов, что подумали об одном и том же. Что-то меняется, рушится окружающая нас мирная иллюзия; и не в наших силах на это повлиять. Пролитая кровь чернокнижника тоже ни при чем. Волчий замок просыпается по-настоящему.
Я почувствовал, как екнуло сердце в предчувствии чего-то страшного и неизбежного, пусть никто из нас сейчас не в состоянии сказать, что именно нас ждет. Одно ясно: ничего хорошего!
— Не могу, — жалобно повторила вампирша.
Я покосился на нее. Губы пересохли от напряжения, а по виску течет холодный пот. Все, что мог, — это крепче сжать рукоять бракемарта да негромко посочувствовать Ирме. Лишь бы она не оповестила о своей немочи в полный голос. Нас не должны услышать!
— Чего не можешь?
— Ничего не могу!
— Да тише ты! — Бран тоже нервничал. Взгляд предвестника стрелял по сторонам.
Ирма схватилась за ворот собственного полушубка.
— Ничего не могу, — в третий раз повторила она. Правда, перешла на шепот: — Нет крыльев и не могу улететь, не могу быть быстрее стрелы, нет клыков и когтей. Ничего нет!
Возможно, Ирменгрет выглядела комично, но сейчас не до шуток. Я тоже потерял часть магических способностей. Нельзя слиться с темнотой, когда ее нет. Нельзя переместиться в ночную тень на противоположной стороне замка, если сейчас день, а не ночь.
— Зато могу разорвать каждого на части. — Вампирша зло оскалилась.
Облик ее ничуть не изменился; не появились даже клыки, но вот она — чудовище из страшных сказок. К несчастью, обратившихся правдивой былью. От Ирменгрет повеяло смертельной угрозой.
— Лучше скажи, что делать будем? — Бран взял себя в руки и внешне был совершенно невозмутим. Что ему, предвестнику апокалипсиса, какой-то вампир, пусть даже из высших?
— Надо уходить, — на красивое лицо Ирмы вернулось неожиданно благопристойное выражение, и, глядя на Войну, она сказала тоже спокойно, будто заметив между делом: — Ворота еще открыты.
— А если они только и ждут, когда мы побежим из замка? — произнес Бран. Ему все же не по себе. Ничто людское не чуждо, когда в человеческой шкуре. — Так и должно быть? Вся эта идиллия вокруг нас… А, Ирма? Или это все по-настоящему?
— Откуда я знаю! — негромко огрызнулась вампирша. Самообладание быстро оставило ее. — Никто не рассказывал, что был в ожившем замке.
Я озирался, стараясь понять, что не так в облике эльфов Волчьего дома. На нас не нападают. Вокруг мирная в общем-то жизнь, и не столь уж важно, из какого она времени или это все мнимо, иллюзия, раз нас по-прежнему не замечают. Но что-то настораживает в обитателях Наур Адаба. Есть в них нечто странное.
— Чужаки… Чужаки… Чужаки…
Кровь и песок! Не смолкает ни на миг! Глупо надеяться, что мы до сих пор не замечены.
— Уходим, Николас! — Вампирша схватила меня за руку, в ее голосе послышалась мольба. — Пока нас еще не трогают!
— Думаешь, нас отпустят? — спросил я. — Так просто и легко?
Я сжал левую руку. Под перчаткой змеиная чешуя — напоминание о смерти и черте, за которой для меня ничего нет. Кроме возвращения к жизни и нового еще более страшного и мерзкого уродства.
— Не знаю, — прошептала вампирша, глядя мне в глаза, — но пока есть шанс, надо уходить!
— Где Велдон? — Я вспомнил об инквизиторе. — Мы должны его найти!
— Сдался он тебе!.. — обозлившись, по-змеиному прошипела Ирма. — Этот святоша! Он их пробудил! Опять молился или метил все знамением!
Она богохульствовала, да какой с нее спрос! С вампира!
— Без него не уйду, — сквозь зубы процедил я.
Мы спорили, а эльфы по-прежнему не замечали нас. Я косился на ближайших, терзаясь одной и той же мыслью: что не так в облике хозяев замка?
— Он прав, — произнес Бран. — Нельзя оставлять старика. Своих не бросают.
— Своих? — взъярилась Ирма, обратив взор на предвестника. — Своих, говоришь? Какой он тебе свой? Смертный! Монах! Их слуга!
— Мы сейчас вместе! — Предвестник тоже разозлился. — Ты с нами или ты одна?
До меня, кажется, начало доходить, что именно не так в эльфах. Нас не просто не замечают, мы посреди невидимого островка. Куда ни посмотришь, а ближе двух десятков шагов ни одного эльфа нет. Если кто-то приближается, то просто обходит нас стороной.