Воробьиная река
Шрифт:
Я сделала несколько шагов вверх по шаткой деревянной лестнице, достала телефон, чтобы сфотографировать нарисованные на едко-белых стенах гнилые и прекрасные плесневые цветы, которые выглядели так, будто бы их специально нарисовали, но при этом и правда были специально нарисованными – это я выяснила, подойдя поближе и подсветив цветы фонариком.
Антон стоял внизу и рассеянно отвечал на какие-то смс-сообщения.
– Поднимись сюда! – закричала я. – Посмотри, какая тут отличная гниль! Еще там, кажется, на самом верху летучие мыши – давай их тоже фотографировать!
В нашей фотошколе было выездное занятие: все едут в старый Парк Чижевских и снимают там сюрпризы ранней весны.
Я с юных лет отношусь к Парку Чижевских как к собственному
– Лида – гнида, – ответил Антон нарочито веселым голосом. – Пошли в парк, три года там не был.
Гнида так гнида. Этот старый дом, на котором всегда, сколько я помню, висели медные, потрескавшиеся цифры 1874, на самом деле был построен еще раньше – когда-то это были конюшни, потом – просто сараи, потом – жилой дом с коммунальными этажами в вечность длиной, последние годы там жили всякие сумасшедшие городские художники, бродячие философы и уличные музыканты, маргиналы и мертвые поэты, вот, смотри, тут стены выкрашены в сиреневый и оклеены старыми и новыми календарями и виниловыми пластинками. Это дедушка Богдан строил склепик Майклу Джексону, еще когда Майкл Джексон был жив – вот фигурка из фольги, вот виниловая свеча, как будто вчера горела на хрустальном ветру октября.
– Октября, – говорит Антон. – Тут за окном октябрь, офигеть, посмотри.
Я прекращаю фотографировать нарисованную гуашью карту странного, совсем не нашего мира, приклеенную серебристым скотчем к изразцовой печи, подхожу к окну, которое пытается разместить в своем сознании Антон. На окне в рядок, как солдаты, выстроены глиняные рыбы в сапогах-ботфортах, за окном яростно желтеет клен.
– Так, это уже было, – говорю я. – Вот в этом же чертовом месте уже было такое.
– Нет, ты посмотри, – жалобно просит Антон, как будто не расслышал. – С этой стороны дома все деревья желтые, как в октябре.
– Завод «Желтый октябрь», – киваю я, фотографируя заоконные холмы, полные увядающей осенней акварели. – Давай, заводик, работай, мы сдадим зачет экстерном.
– Вообще странный какой-то эффект, такое бывает? – продолжает бормотать Антон. – У нас как-то каштаны на проспекте зацвели в конце сентября, но потом оказалось, что это просто такой паразит, минирующая моль – заминировала каштаны, которые решили, что вдруг весна и пора цвести. Минирование юностью, обман будущим, ну как так можно, как насекомое может быть такой сволочью.
Мы смотрим на золотую заоконную осень, и я вижу, что у Антона дрожит объектив.
– Знаешь, у меня в этом парке уже когда-то было похожее, так что это нормально, – пытаюсь успокоить его я. – Послушай. Лет семь назад мы тут гуляли с Винсом, помнишь его? Оказалось, что он никогда в жизни тут не был – а это ведь самое мистическое место в городе. Я ему говорю – мол, пошли вечером к Чижевским, там всегда бал ведьм, Белая Панночка рыдает у плотины по своему похороненному заживо жениху, труп гражданки Телицкой, замученной чижевским маньяком, угрюмо красит собственную оградку – это причем не могила, а кенотаф, ну, ты знаешь, а Винс не знал, в общем, я решила его как-то развлечь, у него уже тогда была ужасная депрессия, из-за которой все потом, наверное, и случилось – и вот мы приходим сюда, гуляем, я показываю ему оградку, выкрашенную Телицкой, показываю этот жуткий осенний яблочный туман, похожий на саван, расстеленный над всей долиной, мы доходим до развалин костела, я рассказываю ему что-то жуткое про призрак Донны Жанны – помнишь же, тут ходит иногда Донна Жанна, речная фея? – и вот я вижу, понимаешь ли, какое-то сраное кладбище, свежее, как штрудель, просто дымится буквально, вот-вот из печи, будто пирожок. Я смотрю на кресты – а они прямо со слезой, живое такое дерево. Смотрю на могилы – а там земля дышит, парная такая. И Винс
– Боже, – сказал Антон. – Ужас какой. И теперь тебе вместо кладбища показывают осень из окна в марте?
– Да нет, – ответила я. – Винс решил, что я его разыгрываю, но я так правдоподобно, по его словам, изобразила человека, который справился с немыслимым шоком встраивания в свою систему восприятия необъяснимого, что он утром поехал в этот парк, понимаешь? Чтобы поутру уже посмотреть на это все – видимо, он решил, что не будет его, кладбища. И оно там, короче, было. В смысле, там киношники сериал снимали. И сделали такое быстрое кладбище для сериала, насыпали могилки по-быстрому, таблички тяп-ляп.
– Тьфу! – плюнул Антон. – Я думал, что там и правда мистика, туман, могилы над рекой!
– В том-то и дело, что мистика там действительно была, – объяснила я. – Потому что Винс благодаря мне увидел, что происходит с обычным человеком, который сталкивается с чем-то мистическим. Он ведь думал, что я его разыгрываю. Короче, он сказал, что я самый отважный человек из всех, которых он когда-либо видел. Постоянно повторял: «Ты точно знала, что кладбища тут никогда не было, и ходила такая спокойная среди крестиков, даже пританцовывала – ой, кладбищечко, как мило, вчера не было, сегодня есть, пошли домой, в общем – ты смелая, а я трус и почти подлец, не поверил». Ну, я и правда не кричала, не паниковала. Я просто приняла это как данность.
– И при чем тут эти деревья? Их тоже киношники посадили, ты хочешь сказать? До самого горизонта?
– Нет, не в этом дело. Просто смотри – теперь, если я вижу что-то странное, я вообще не чувствую, что это странно. У меня полностью перестроился мозг, что ли, после этого случая. Ну, октябрь. Сегодня есть, завтра не будет. Мало ли чего завтра не будет. Не подходи ко мне, видишь, я как чумная с этими своими озарениями.
– Пойдем отсюда, – сказал Антон. – Наверное, ты меня тоже разыгрываешь. Тут просто природная аномалия, теплотрасса, эффект осени.
Это все точно уже было. Ощущение, что здесь все раньше было совсем не так, как сейчас. Я плохо помню ландшафты города, это правда. Я могу ходить по улице, где снесли все старые дома и неторопливо строят какую-нибудь адскую новую гостиницу буквально годами, но заметить, что все изменилось, только тогда, когда отель «Сатана» наконец-то сдали в эксплуатацию. «Что это за чертов дом?» – обычно в полном ужасе кричу я, стоя посреди проспекта и тыча пальцем в громадину из стекла и бетона, которая возводилась тут уже три года. Меня уводят под руки. Занавес.