Ворон. Тень Заратустры
Шрифт:
Дружеская шутка обернулась для него строгим взысканием, благо устным, но с напоминанием, чем следует заниматься вообще, а чего не имеет права себе позволить секретарь партийной ячейки научного учреждения. Клавдия Петровна руки для поцелуя на прощание не подала, разобиделась, и расстроенный Захаров решил укрепить бодрое с утра расположение духа в подвальном баре гостиницы «Вахш». Место было людным, однако раствориться в народе Захарову не удалось. Там с ним и побеседовали «кому надо».
– Побалуйте кулуарными сплетнями из первоисточников, Александр Маркович? – как старого знакомого, спросил посетитель в изысканном сером костюме.
– Сыт по горло, но за доверие спасибо.
Захаров почувствовал себя героем дня, наивно полагая, что слава его долетела до всех академических уголков. Однако интуиция заставила его напрячь память: откуда он мог знать этого благодушного человека со стеклянными глазами?
– А вот мне все-таки непонятно, – лукаво прищурив глаз, произнес второй незнакомец в таком же, как у первого, костюме, – каким образом таблицы Улугбека оказались у англичан задолго до российских раскопок?
Тут Шурик призадумался. Этих двоих он не знает, а их осведомленность просто настораживает. Что это? Въедливая любознательность ученого или за державу обидно? Между Россией и Англией искони велась подспудная борьба за влияние на Востоке. Только видела ли земля Маверанахра хоть одного европейца при последнем из тимуридов? Нет. Само предположение – полная нелепость. Нажитые богатства, как талая вода, растворялись после смерти Тимура прямо на глазах. Уплывали тайными и проторенными тропами в иные страны. Нашли свои пути и сокровища знаний. И ни при чем здесь ни русские, ни англичане. Виною всему – смута. Смерть Великого Хромого разъединила его потомков. Потянули, каждый на себя, завоеванные им земли, как лоскутное одеяло, раздирая на цветастые латки полей, городов. Недолго удерживал поставленные Тимуром границы его сын Шахрух. В нерушимом Самарканде праздно гуляли шейх-уль-исламы при дворе просвещенного внука Тимура и его наместника. Злой рок или светские празднества восстановили против него недовольных дервишей религиозного ордена наджбандийя? Улугбек был убит, а рукописи «Зиджа» попали в Стамбул… Все эти рассуждения остались в мыслях, вслух Шурик высказал поверхностное предположение:
– Ректором высшей школы при мечети Айя-София в Константинополе был самаркандский ученый Али Кушчи. Вскоре после смерти Улугбека он снарядил караван в Стамбул. Возможно, решил уберечь труды астрономов Самарканда и часть списков перевез с собой? В Россию они пришли значительно позже.
– И надо полагать, западным путем? – В вопросе слышался потаенный намек, что несколько смутило Шурика.
Дело в том, что он принадлежал к тому типу ученых, которым всегда до всего есть дело. Работал в институте востоковедения, читал какой-то спецкурс в университете. Студенты и аспиранты роились вокруг него, ловили каждое слово учителя и считали его непререкаемым авторитетом во всех областях знаний. Таких домов, как у Захарова, было несколько в городе. На тесной кухоньке забивалось множество всякого люда, нередко не имеющего ничего общего с наукой. В этих кругах все всегда были в курсе всех событий. Свое отношение к происходящему никто не скрывал, пользуясь достоверной информацией «вражеских голосов». Кухонные посиделки проходили под рискованные разговоры о судьбах страны. Потому само слово «запад» наряду с пристальным вниманием к его персоне вызвало у Захарова известное беспокойство.
С незнакомцами он расстался на «теплой» ноте, долго тряс их стальные клешни, а дома полез исследовать, могущие хоть как-то пролить свет на историю возникшего вопроса. «Не имела баба хлопот…» – вздыхал Александр Маркович, углубляясь в исследовательский процесс. Внутренняя напряженность не покидала его. Периодически он прибегал к действенному способу избавиться от чувства тревоги. Незаметно осушив заветный графинчик, ничуть не расслабился и пошел в поисках сочувствия к соседу: «Добро, тот ни черта, ни лиха не боится, да и свое уже отсидел…» – подумал Захаров и заорал с порога:
– Пират! Дай пинту – помянуть свободу.
– Ты чего орешь, как Минотавр при плохой погоде?
Шурка огляделся по сторонам, будто в серых сумерках надежно замаскировались ушастые спецслужбы.
– За мной хвост, Тоша…
– Кроме страха, ничего больше не вижу, – усомнился сосед.
– Участия, в тебе Скавронский, как в скорпионе – меда, – обиженно поджал губу Шурка.
Антон брякнул перед ним полный штоф.
– Выкладывай, пигоцефал.
Ни один из друзей не упускал возможности обменяться любезностями. Ритуал их общения включал в себя обязательное условие: обозвать приятеля покрепче, припечатать как муху на стекле, но словами исключительно нормативной лексики. Захаров закатил глаза, опрокинул стопку залпом, скорбно выдохнул жгучие пары, выражая готовность подписать полную и безоговорочную капитуляцию. Не в его привычках было легко сдаваться. Антона это насторожило. С того времени, как семья востоковеда поселилась в ведомственном доме по какому-то немыслимому обмену, Скавронский достаточно хорошо изучил неуемный характер соседа.
Все соседи хорошо друг друга знали. Прозрачный мирок вокзальной окраины был так доступен для всеобщего обозрения. Захаровых здесь принимали с оглядкой. Их Аленка училась в элитной школе с иностранным уклоном в центре города. Ни ее, ни старших не видели в длинных очередях за мясом. Мало того, в их доме служила по хозяйству приходящая женщина. Вывешивала во дворе выстиранное постельное белье, мягкое, белоснежное, не порченное машинами общественной прачечной. Естественно, дворовые кумушки не удержались от соблазна выведать у домработницы побольше о новых соседях. Узнали, правда, только то, что закупки Захаровы делают в правительственном распределителе, но и этого было достаточно, чтобы при встрече воротить от «нуворишей» носы. Скавронские были первыми и единственными, кто приветил их по-соседски. То Наталья забежит с пирогами или занять пару луковиц, то Надюшка надолго пропадет в квартире напротив, как в сказочном царстве. В поисках своей «потеряшки» Антон и проник в этот мир. Не было там обывательских богатств – книги да «цацки», как называл он привезенные из восточных стран сувениры. Вычурные вазы, кувшины для омовений, диковинные фигурки индийских божков, маски, бронзовые блюда и прочая мишура, практически не имеющая цены как в буквальном, так и в переносном смыслах. Места всему этому скарбу не хватало. Шурка беспорядочно загромождал свой письменный стол, и без того заваленный рукописями. Изредка он брался расчистить рабочее пространство, тогда винегрет из утвари перемещался, а полки стеллажей алчно кренились. Чтобы выудить нужную для себя книгу, необходимо было проявить мастерство эквилибриста. Непрактичность ученого бросалась в глаза, несмотря на титанические усилия Лики Захаровой по упорядочению его быта.
Первое впечатление не обманывает. Антон настолько был задет за живое общей атмосферой дома, что не хотел вникать, в чем кроется истинное очарование. Отдаленно он напоминал антикварную лавку с особенным ароматом: пыльным, словно припорошенным, как старый бархат в отделе букиниста. Это было то место, где он почувствовал настоящий уют, всколыхнувший в нем отрывочные впечатления раннего детства. Бессребреник Шурка позволил ему почуять полную вольготность в выборе чтива. Скавронский переходил от полки к полке, преодолевая в себе жадное стремление «заглотить» сокровище залпом. Словно кот, облизывающийся на крынку сметаны, он подбирался к нужным книжкам сторожко, внимательно изучал корешки. Немного времени потребовалось Захарову, чтобы обратить внимание на некоторую избирательность. Круг интересов соседа представлялся обширным, многоязычным, однако четко очерчивался Востоком. Антон влезал в вопросы традиций, скрупулезно вникал в учения, выискивал преемственность древних знаний и пути их распространения. Это и стало поводом для их близких отношений. После дружеских уединений на соседской кухне Захаров частенько замечал, что точно поставленные Антоном вопросы и дотошное выяснение тех или иных обстоятельств заставляют его увидеть в ином свете многие события давнего прошлого. Точка зрения Антона во многом отличалась от общепринятой. Он иначе ощущал мир. Считал, что его архитектура зависит от каждого «по силам», как он говорил. Возможно, именно потому и не нравилось ему повальное поветрие критиковать действительность…
Омраченный давешними событиями, Александр Маркович жгучего желания выкладывать Антону все по порядку не испытывал. Не больно солидно признаваться, как вчерашнему пионеру, в собственных дурачествах. Тем не менее рассказал с достоверностью, достойной актера Товстоноговской школы, не упустив ни единой детали.
– Не вижу повода для опасений, – сказал Скавронский. – Ну, сдернул вас с насиженных мест Клавкин сорочий язык. Ну, поговорили с тобой для острастки. И что? Прими к сведению… Комитет глубокого бурения не настаивает, но… – Антон плавно поднял перст, барственно тряхнул гривой шелковистых волос и, прищурив глаз, пояснил: – рэкомендует… Я так понимаю.
– Может, ключ к разгадке в самом Улугбековском «Зидже»? – не унимался Шурка. – Он включал в себя таблицы и, как принято нынче говорить, подробное предисловие. Хронология там, – неопределенно покрутил он растопыренной клешней, – способы летосчисления и даже астрология.
– Почему «даже»? – ухмыльнулся Антон.
Захаров вздохнул:
– Ну, своего рода дань средневековью.
– И англичане подробнейшим образом эту «дань» перевели в конце семнадцатого века?
– Ну, видишь ли, астрономия в то время еще числилась младшей дочерью слепой матери.
– Расхожее мнение, но неубедительное.
С сигаретой в зубах Антон суетился вокруг нехитрой закуски. Щурясь от дыма, он препарировал на тонкие ломти ветчину. Пряди волос упали на лицо. Взлохмаченный, в табачной дымке, он походил на демоническое существо. Захаров невольно передернулся, волосы на руках встопорщились, как остатки перьев на ощипанном гусе. Антон хмыкнул:
– Может, рэпэтэ?
Горло графина звякнуло вполне ободряюще.
– Идет. Только дай залакировать гремучую смесь… И, пожалуй, хватит. Чего доброго, Лика заметит.