Ворон. Волки Одина
Шрифт:
– Да, Сигурд! Моих воинов даже Глейпнир не удержит, так они рвутся в бой, – отозвался Рольф.
Ярл кивнул.
– И чтоб ни одного в живых не осталось, – приказал он.
Стиснув зубы, я поднял щит и принялся высматривать, кого из синелицых убить первым. Пенда ослабил завязки на шее, а Свейн похлопал по рукояти своей огромной секиры.
Неожиданно на палубу со стуком упал меч. Из строя синелицых выступил седобородый воин с носом, похожим на клюв. Он стоял, высоко подняв подбородок, и глядел на нас, словно мы – кадка с дерьмом, которую нужно вытряхнуть. Несколько синелицых встали было впереди него, угрожающе подняв кривые мечи, однако клювоносый сказал им что-то резко и повелительно, и они, покорно опустив головы, отступили назад.
– Это тот самый злобный троллий сын, которому нравится сечь кнутом прикованных к палубе гребцов, – пояснил Ингвар. Слова его сочились желчью.
Повелитель синелицых рявкнул что-то товарищу Ингвара так, будто тот все еще раб, прикованный к веслу.
– А у него есть яйца, – уважительно произнес Брам.
Приятель Ингвара кивнул синелицему и обратился к Сигурду:
– Он говорит, убей его, а остальных отпусти. Иначе они будут сражаться, и тогда много твоих поляжет.
Я еще не знал, кого именно мы потеряли в бою, но сколько-то воинов точно шли по Биврёсту.
Сигурд провел по подбородку рукой с мечом, смерил взглядом синелицего, готового пожертвовать своей жизнью ради спасения остальных, и признал:
– А синелицый храбр…
Обрадовавшийся возможности умилостивить богов, Асгот шагнул вперед, бренча вплетенными в волосы костями.
– Сигурд, Всеотцу придется по нраву, если мы принесем этого синелицего в жертву.
Какое-то мгновение ярл обдумывал слова Асгота, потом покачал головой.
– Один решит, что мы выкопали труп и снова его закололи, – произнес он, и даже Асгот признал, что идея была не самой лучшей.
– Говоришь, кнутом тебя бил? – обратился Сигурд к Ингвару.
– Да, даже когда мы быстро гребли, господин, – ответил тот.
Ярл снова кивнул.
– Скажи ему, я согласен.
Ингвар бросил на нас гневный взгляд; похоже, он был в ужасе от того, что мы дадим ускользнуть тем, кто держал его в плену. Но потом кивнул – не решился противоречить ярлу, да к тому же не знал, какая участь ждет его самого.
Приятель Ингвара передал слова Сигурда клювоносому, тот склонил голову и что-то пробормотал – наверное, молился своему богу; но даже после этого у него достало смелости потребовать, чтобы его людей высадили на берег прежде, чем он отдаст себя на расправу язычникам.
– Распотроши его, Сигурд, – сказал Брам Медведь.
– Я его кишки рыбам выброшу, – потряс секирой Свейн Рыжий.
Ярл покачал головой.
– Дядя, сколько человек надо, чтобы управлять этим кораблем?
Улаф поджал губы.
– При такой погоде, пожалуй, хватит десятерых, которые хоть немного умеют управляться с парусом. – Он поглядел на облако, которое, словно растущий ком стриженной шерсти, уплывало на северо-восток. – А вот если погода испортится…
Сигурд кивнул и повернулся к Ингвару.
– Отберите девять гребцов и скажите им, что я заплачу серебром, если они отведут корабль, куда я велю.
Ингвар покосился на своего приятеля, белки глаз которого казались желтыми на фоне темной кожи.
– Тут на один только парус десятерых ставить надо, ярл Сигурд, – сказал он. – Если ветер несильный.
– Тогда пятнадцать гребцов; каждый получит по две монеты или столько же серебра, – сказал Сигурд.
По лицу Ингвара было не понять, что он об этом думает.
– Дядя, остальных забери на «Фьорд-Эльк» и отвези к берегу.
– Может, еще накормить и напоить? – изумленно спросил Улаф.
– Нет, хватит того, что мы сохраним им жизнь, – ответил Сигурд, давая понять, что разговор окончен.
Разоруженных синелицых – рабов вместе с хозяевами – отвели на «Фьорд-Эльк». Браги не стал рисковать брюхом корабля ради синелицых – под наставленными копьями они попрыгали с борта там, где до кромки воды, лижущей золотистый песок, оставалось еще три длины лодки. Рабов среди синелицых было больше, и мы думали, что, освободившись, они накинутся на хозяев. Увы, бывшие рабы, словно стадо провинившихся овец, побрели прочь, а хозяева стояли на берегу и глядели в нашу сторону – верным слугам была ненавистна мысль, что господин оказался в нашей власти.
– Не стоит бить раба, – сказал Сигурд синелицему, – а то однажды он освободится и припомнит тебе все побои.
Тот или не понял его слов, или сделал вид, что не понимает, – взгляд его был холоден, как ветер в царстве Хель.
– Ингвар, – продолжал ярл, – негоже, чтобы воин, рожденный во фьордах, прислуживал ходячему мертвецу. А еще хуже то, что этот обгорелый козлиный хрен бил тех, кто горбатился у него на веслах. – Сигурд поглядел на Орма Пучеглазого, который лежал со вспоротым животом, истекая кровью, – кольчуга не спасла его от копья синелицых. Дядя влил ему в глотку луковой кашицы и теперь, стоя рядом на коленях, принюхивался к ране. Потом посмотрел на Сигурда и покачал головой – рана пахла луком, а значит, живот Орма продырявлен и надежды нет.
Сигурд нахмурился и повернулся обратно к синелицему.
– Делай с ним что хочешь, Ингвар.
Тот ухмыльнулся. Его товарищ по веслу выступил было вперед, но датчанин остановил его движением жилистой руки.
– По мне кнут этого сукиного сына гулял чаще, чем по тебе. Добьешь то, что останется.
Однако добивать было нечего. Синелицый даже не пытался сопротивляться. Некоторым норвежцам такое поведение показалось малодушным и недостойным воина. Я же согласился с Флоки, который ругал синелицых за твердолобость. Отказ защищаться был не трусостью, а редкостной отвагой, достойной самого Тюра. Синелицый стоял на палубе собственного корабля, сцепив руки на груди, и принимал удар за ударом. Ингвар уже сбил кулаки в кровь, но даже с переломанным лицом и едва держась на ногах, синелицый не разжал рук, а только содрогался от боли. Он знал, что скоро пойдет на корм крабам, что, сопротивляясь, ничего не добьется и будет выглядеть жалко. Поэтому и принял смерть с таким хладнокровием, которое запомнится надолго. Может, воины на берегу и видели, как он умер, но они точно не признали своего господина в том, что осталось. И даже когда приятель Ингвара сбросил кровавую массу за борт, я все еще восхищался отвагой синелицего и думал, что его Аллах, должно быть, могущественный бог, раз наделил тех, кто в него верит, таким мужеством.