Ворон
Шрифт:
— Вперед, Сереб, вперед!
Сереб пролетел на палубу, матросы убрали мостик, и корабль отшвартовался.
Преследователи и не думали отступать — на своих конях они влетали на палубы соседних кораблей, там хотели перескочить сразу на палубу отходящего судна, однако — их кони заупрямились, испугавшись брызжущего чернотою разрыва между палубами — тогда наездники спешились, приготовились уж сами перепрыгивать, да тут вышел вперед старец Гэллиос и закричал им:
— Вы знаете меня, и должны повиноваться! Оставьте Альфонсо — он должен сейчас уплыть к
Лица преследователей так и пылали гневом — несмотря на уважение к Гэллиосу, которого в Нуменоре почитали третьим после короля и адмирала, они едва себя сдерживали, а главный среди них — могучей нуменорец с разгоряченным лицом, с пылающими яростью глазами кричал:
— Вы не знаете, что он натворил! Его ждет кара! Немедленно выдайте — это самый мерзкий из всех преступников!..
— Я говорю вам — оставьте. — спокойно отвечал Гэллиос.
Иные преследователи наперебой закричали:
— Да это и не Гэллиос вовсе!.. Видели ворона — вот он то и принял облик мудреца!.. И весь корабль колдовской — все они в заговоре!.. Держи их!..
Но было уже поздно — корабль (именуемый, кстати «Жемчужиной») отошел от этих бортов — тут же опустились в воду весла, и стремительно направился к выходу из бухты.
Старец Гэллиос говорил сильным голосом:
— Не преследуйте Альфонсо, потому, что вы не можете ему дать ничего, кроме ненависти. Он, ведь, не пропащий человек, он страдает, мучается так, что никто из вас и представить не может — через любовь, да через ученье, найдет он дорогу к спасению. Он станет моим приемным сыном…
На это с палубы незамедлительно выкрикнули:
— Тогда берегите свои глаза; ведь, настоящему своему отцу он их выцарапал!
Услышь эти слова Альфонсо, он застонал бы, как от удара плетью, но он не мог их услышать, так как пребывал в забытье. Если бы, когда в глазах его потемнело, он не успел ухватится за поводья Сереба, так расшибся бы об палубу — ведь, никто не поспешил к нему на помощь. То место, где лежал этот юноша с седыми волосами, обходили стороною — старались даже не смотреть на него, как на что-то режущие глаз своей мерзостью.
«Жемчужина», тем временем, достигла выхода из бухты, и пред нею раскрылось море — зрелище было жутким! Казалось, что на них движется высотой во все небо черный вал; ветер дико свистел, поднимались, разбивались и уже перехлестывались через косу волны, а, ведь, это было еще только предвестием настоящей бури!
Рядом с ними поспешало к Жемчужному клыку какое-то суденышко, бывшие на нем матросы, выглядели счастливыми — должно быть, натерпелись страху, убегая от ненастья — на тех же, кто плыл на «Жемчужине» смотрели они с недоумением, кричали им:
— Вы ж куда?! Кто вас на смерть послал?! Буря невиданная идет — как щепки вас раздавит!
А матросы с «Жемчужины» и не знали, что на это ответить — поглядывали на своего капитана, да на старца Гэллиоса, который склонился над Альфонсо, и вливал в него, бесчувственного, какое-то остро пахнущее зелье. Переглянулись они между собой, после чего трое из них
Тэллай и сам пребывал в растерянности для него не характерной — с одной стороны был старец Гэллиос — известный каждому в Нуменоре мудрец. С другой стороны — вся сущность его противилась тому, что теперь совершалось.
Подошел сам Гэллиос, распоряжался:
— Найдите место и для коня; ну а младенцев и Альфонсо разместим в каюте капитана, где я сам о них стану заботится.
— Буря нас поглотит! Кто ж о нас на дне морском позаботится — уж ни этот ли демон, который овладел Альфонсо?! — выкрикнул сквозь вой ветра матрос.
На это Гэллиос отвечал тем невозмутимым, спокойным голосом, которым говорил он всегда, даже и в минуту величайших опасностей:
— Не один корабль не пройдет через это ненастье. Не один — кроме «Жемчужины». С нами силы, они кружат над этими мачтами — там и тьма и свет; все перемешалось, и много чего вам предстоит увидеть, пока не ступите на землю Среднеземья. Но те, пока незримые вам силы, пронесут корабль через бурю. Так суждено совершится, а потому оставим бесполезные разговоры…
Было в голосе Гэллиоса что-то такое, что заставило всех поверить, что действительно так суждено; теперь уже никто и не противился. Более того, многих охватывал трепет, и мурашки бежали, но не от холодного ветра, а от чувствия чего-то высшего, что окружало их…
Когда очнулся Альфонсо, то, почувствовал, как заваливается на бок, будто бы все мироздание кренилось в какую-то бездну.
Грохотало неустанно, да так сильно, что болело в ушах, и ничего то кроме этого грохота не было слышно. Он видел кренящийся потолок над собою; видел и еще какие-то контуры, но толком разглядеть ничего не мог, так как за маленькими окошками было все темно, а света от единственного, закрепленного на стене светильника не хватало.
Вот в черноте за круглым окошком прорезалось несколько слепящих, змеевидных колон, и на мгновенье стали видны ходящие по морю валы; столь огромные, что, казалось, первый же из них и раздавит «Жемчужину»…
Но вот, на фоне потолка, появилось знакомое лицо.
— Гэллиос? — побелевшими губами прошептал юноша, и все в ним в это мгновенье перемешалось — и страх, и надежда, и радость, и недоверие.
— Да, как видишь….
Старец хотел еще что-то сказать, но Альфонсо резко прервал его, почти что выкрикнул: «- Зачем?!..» — но не договорил, задышал тяжело, прерывисто; а Гэлиос положил ему свою широкою, теплую и мягкую ладонь на лоб, отчего юноше стало и легче, и спокойнее:
— А потому я тебя взял, что не сыскать на свете человека более несчастного, чем ты. Видя такое страдание, в юноше столь достойном, столь многие надежды подающем, почувствовал я, что начертанье мое рядом с тобою быть — ведь, кто кроме меня, сможет защитить тебя от мрака.