Ворон
Шрифт:
Тут из-за глыбы раздался многогласый кровожадный рык, а еще из каких-то глубин — волчий вой, то же многогласый, жаждущий только одного — рвать.
Рука Хаэрона погрузилась в широкое и теплое злато теплых, живых волос жены его Марвен. У нее был светлый, почти прозрачный лик, а фигура — легкая в которой, однако, проступала сильная стать — ведь, была она крестьянской дочерью и с детства привыкла к нелегкому, физическому труду.
Но чудом были ее волосы! Такие волосы и у эльфов редкость — эти густые пряди словно бы наделены были неким своим сердцем, словно бы по ним, как по мэллорну двигались потоки живые — они и во тьме сияли, и в зимнюю пору
Она сидела у распахнутого окна, в которое влетало журчание фонтаны, и темно-златистая вечерняя дымка; слышались голоса птиц, и гул голосов с улиц: уж в этот вечер и горожанам было, что обсудить — как ни как, а на следующий день назначен был поход и пиршество с «колдунами-эльфами».
Перед Марвен, в колыбели лежали трое младенцев — мальчиков, рожденных за месяц до описываемых событий.
«Кого-то из них выбрать наследником? Не бросить ли жребий? Не вышло бы потом вражды» — над этим уже не раз задумывался король.
Однако, теперь он не был королем — он не отдавал приказы, он не слушал своих советников. Нет — он просто был Хаэроном — тридцати лет от роду, и он был счастлив от того, что рядом его любимая.
Милым своим голосочком спрашивала она:
— Так, значит, завтрашнее единение, все-таки, состоится?
— Проходили следопыты Тумбара; доложили, что армии не обнаружено…
— А что с хранителем ключей?
— И тут многое разъяснилось. Осмотрели его коморку, и на полу нашли золотую монету. Поддельную правда; сначала подумали было, что пыталась его подкупить. Однако ж, осмотревши еще получше, обнаружили девочку — она забилась в дальний угол и горько плакала. Мы расспросили ее и выяснили, что Маэглин ночью был сильно пьян, и просто убежал за ворота. Неведомо только — откуда он только столько фальшивых золотых раздобыл — ведь, девочке он целый кошель подарил. Впрочем — все это дело ничтожное. А завтра, как отпразднуем, так и вовсе об этом не вспомним. Давай поговорим о малышах. Вот интересно, какая им судьба уготована?
— Странно, что ты этот вопрос задал. — встревожено молвила Марвен.
— Отчего ж?
— Да мне сегодня самой тревожно за них стало. От них не отхожу, а тут новость — прибыла какая-то гадательница, только один день у нас в городе, а потом на запад отправляется. Вот я и решила, пусть она про маленьких погадает: успокоит меня. Пришла эта старуха: волосы белые, зрачки белые (слепая, стало быть). Подошла она к люльке, и каждого младенца брала за ладонь — они до это расплакались, а она только до них дотронулась — сразу и успокоились. Вот помрачнело лицо старухи. Я и спрашиваю: «В чем дело?». Она же мне в ответ: «Вот что — обещали вы мне десять золотых — не надо мне вообще никакого вознагражденья, только избавьте от муки, говорить вам предначертанье» Мне и самой тут страшно стало, но я, все-таки, настояла на своем. И взглянула она тут прямо белесыми своими зрачками — так, словно зрела меня и поведала такое, от чего у меня до сих пор дрожь. «У иных есть линия жизненного пламени — у всех разная, но конец один — смерть. Души твоих обделены этим даром. Впереди увидела я бушующий океан темный; ох — и не ведаю, что это. Жуть какая!.. Выпустите меня!.. Ох, жуть какая!..» И тут как зарыдает, да и бросится прочь. Денег она не приняла, и тут же из нашего города уехала.
Хаэрон, в то время, как рассказывала Марвен и на лице ее ужас пережитого отразился — и сам встревожился.
Но вот минуло мгновенье, и уж не видно ничего грозного — три малыша, так мягко убаюканные в отсветах темно-златистого вечернего сияния, тихо, мирно спят, и видят свои ясные детские сны…
Он нежно провел рукою в живом озере волос Марвен и молвил:
— А что слушать этих старых
Марвен вздохнула, ничего не ответила, и видно было, что слова Хаэрона совсем ее не успокоили. Он посидел еще некоторое время, поцеловал ее в щеку и, подойдя к окну, молвил:
— А на небе уже первая звезда выступила. Очень тихий, красивый закат; посмотри, какое бирюзовое облако плывет — точно река небесная, точно сны…
В это время раздался отдаленный раскат грома — где-то на пределе слышимости, он не умолкал ни на мгновенье, перекатывался с одной стороны неба в другую; и слышалось в нем бессчетное множество грубых, хохочущих голосов…
Было нечто неестественное в тихой беспечности этого вечера; в этой бирюзовой, плавно текущей, предвещающей счастливый день, облачной реке, и в этом беспрерывном, перекатистом, громовом хохоте.
Глава 3
Праздник в Нуменоре
Тот орел, которого ранним утром видели Фалко и Эллиор в Холмищах, а в более поздний час, с вершины мэллорна, Барахир и Эллинэль — летел Нуменор.
Под его белыми крыльями (каждое из которых в размахе было тридцати метров) — еще простиралось Среднеземье. Так Холмищи он видел собранием маленьких, зеленых скульптур; но с севера к этим изваяниям неумолимо подползала черная змея — вражья армия. Над Серыми горами он взмыл выше, и Среднеземье раскрылось пред его очами от холодных северных хребтов за которыми лежали бескрайние ледяные поля, и до тех краев, где Андуин впадал в море. Серые горы протянулись чрез Среднеземье могучим поясом, и сколько же было там вершин увенчанных вечными снегами, грозных и величественных склонов; тайных тропок, бездонных пропастей!
Видел он и те черные, облачные горы, которые густились на севере; чувствовал, что могучая воля сдерживает их, но вот, куда они должны были нанести удар — даже и он не видал. Вот проплыл под его крылами мэллорн…
Дальше-дальше стремился орел Манвэ. Темнились черные просторы лесов, путь сквозь которые для пешего занял бы многие дни, а то и недели. Там, среди лесов этих, темнели человеческие крепости — редкие, одинокие; наполненные суеверным страхом пред окружающим миром.
А вот и Синие горы, последняя стена огораживающая Среднеземье остались позади, и распахнулось синее, увитое барашками волн да белыми стягами парусов, веющее раздольным ветром Море.
Еще несколько минут стремительного полета и вот показался высокий каменный берег, о который хлестали с беспрерывным грохотом, вздымали серебристую кисею брызг, волны. В одном месте скалы расступились и там, в бухте, похожей на Луну, красовалась небольшая, жемчужного цвета крепость.
Это был восточный берег Нуменора, земли дарованной людям Валарами, но и здесь не остановился орел Манвэ, ибо цель его была дальше. Под крыльями появились дышащие волнами, густые, высокие поля — золотые лепестки элленора мириадами Солнц тянулись к покрытому величественными облаками лазурному небу; были на тех полях и цветы белые, словно облака, и лазурные, словно колодцы в протекающее под Нуменором небо.
Отражая красу небес, зеркальной гладью двигались реки, кой-где плавно изгибались на уступах; то тут, тот там, поднимались древесные рощи. Плавно вытягивались алмазного цвета дороги, вставали на их протяжности небольшие, уютные, словно дремлющие селения. Ну а впереди белела, показавшаяся бы сначала еще одним облаком, вершина Менельтармы — Столпа Небес. Широкие каменные склоны распахивались на многие версты, и служили ложем шелковистым облакам — размеры горы поражали, и на свете была только одна гора большая — Белая гора в Валиноре, где установил свой трон Манвэ.