Воронье сердце. Отбор по принуждению
Шрифт:
Я жадно вслушивалась в голоса, но не смогла больше различить ни фразы. Попытка прорыва? Да неужели! Именно сейчас?..
— Вы поняли меня, ибреса Крэтчен?! — вывел меня из оцепенения грозный голос дознавателя.
— Я поняла только то, что Королевству выгодно засаживать активистов оппозиции.
— Ох, не нарывайтесь!
Дознаватель кивнул парочке стражей, что сидели у выхода. Молча, как два каменных валуна, они приблизились ко мне и подхватили под руки, отрывая от лавки.
— Эй, что это? — недоумевала я. — Меня даже домой на ночь не отпустят?
Крепкая
Глава 3
В камере царил холод и пахло подгнившим тряпьем. Вдоль каменных стен тянулись нары: восемь узких деревянных полос. Даже если уместишься на них чудом — непременно свалишься во сне. Закатный луч, прорывающийся сквозь узкое окошечко под потолком, делил темницу точно надвое.
В этом бедламе я оказалась четвертой. И едва увидела прожженные лица соседок, вести беседы о справедливости резко расхотелось. Здесь они точно не в первый раз очутились. И не во второй.
Дверь за спиной хлопнула, гася звуки коридора, и лязг засова снова напомнил, что это не сон. Не понарошку. Еще вчера я была избалованной купеческой дочерью с лучшими нарядами в округе, которой отчего-то не сиделось на месте. А теперь я никто.
Я откинулась на дверь и опустила веки. Три сокамерницы лениво вскинули на меня выцветшие взгляды: так, словно у них вошло в привычку встречать кого-то. Одна из них — невысокая и лохматая, с кривой ухмылкой и шрамом на щеке — тут же отделилась от кучки и, переваливаясь, как утка, поковыляла ко мне. Я лишь вяло дернулась, когда сухие, морщинистые пальцы стиснули мой подбородок.
— Как звать? — меня обдал кислый запах из ее рта.
— Лира, — я подняла голову, вырываясь из цепкой хватки.
Две женщины сзади переглянулись, ожидая реакции своей подруги.
— Кхм, — та, впрочем, не заставила себя долго ждать. — Ли-и-ира! Ха-ха!
Камеру наполнило глухое ехидное хихканье.
— Папочка музыкант, что ли? — донеслось противное кряканье из угла камеры. — Еще б скрипкой назвал.
— Что? Ры-ыля?!
Меня покоробило. Впервые за день мне стало по-настоящему страшно, но я проглотила смятение. Если убегать некуда, бояться не имеет смысла.
— Короче, — женщина передо мной закашлялась, и я на всякий случай отвернулась, — я Фиалка. А ты будешь Вороной.
— Это почему Вороной? — вздрогнула я.
Фиалка разразилась ехидным хохотом. Следом за ней захихикали и две подруги- подпевалы. Мне уже не нужно было объяснять, кто здесь лидер. Лишь бы не затоптали! Удивительна наша жизнь: три обиженные, несчастные женщины могут оказаться куда опаснее огромной королевской армии.
— Потому что политота, — она нахально коснулась нашивки на моем рукаве. Черный треугольник — символ «Воронов». — Идти против Королевства почетно. Но чуть более чем бесполезно. Проходи, Ворона, и рассказывай, чем правителей в тупик поставила.
Я сделала шаг вглубь камеры. Не хотелось бы здесь задерживаться, но вязкий мрак протянул ко мне липкие щупальца и лег на плечи. И поглотил, как сугроб по зиме ботинок.
— Всего-то против стигмирования выступила, — буркнула я.
— Ну и? Оно надо тебе было? Или ты самая умная?
— Правители-то пока живы, — возразила я, присаживаясь на нары. — Рано еще. Пусть дождутся сроков, как и обещали.
— Помню, я, когда молодая была, мечтала, чтобы стигма на меня легла, — протянула одна из подруг Фиалки: толстая женщина с сальными волосами под косынкой. Запястья ее стягивали кандалы: видимо, чтобы не могла колдовать. — Тогда как раз невесту для короля Рихара отбирали. Вот дура была!
— А что? — подхватила третья дамочка: седовласая и сухая. — Была б щас королевой, а не это вот все!
— Да я дура, что ли?! — возмутилась толстушка.
— В общем, Ворона, зря ты это затеяла, — подытожила Фиалка. — Не по зубам тебе Королевство. Никому оно не по зубам.
— Именно поэтому завтра утром двадцать девушек Аэрии проснутся со стигмой, — выдохнула я. — Из-за того, что у повзрослевшего принца кончились игрушки, а с народом можно делать все, что угодно.
— Неужто сама королевой не хочешь? — взвизгнула седовласая.
— Да она дура, что ли? — возразила полная.
— На таких, как я, стигма никогда не упадет, — процедила я. — Богиня Филлагория знает, что делает. И всяким принцам она благоволит куда больше, чем мне.
Ближе к вечеру принесли вареный картофель и чай. И то, и другое оказалось отборной гадостью. Картошка походила на голый разваренный крахмал, а чай — на воду, отжатую из половой тряпки. А после ужина гранны отвели седовласую на суд, и мы ее больше не видели. Фиалка проронила, что та избила своего мужа сапогом за то, что он ночевал у другой женщины. Правильно, в общем-то, сделала.
Всю ночь я не могла заснуть. Тонкое одеяло не спасало от пронизывающего холода: меня знобило и колотило. Очень болела шея. Я думала об отце, что останется один, об Эстер, которую теперь никто не покормит с руки, о своей горькой судьбе и о том, как одна глупая случайность может перевернуть жизнь с ног на голову. О грандиозных планах, которым не суждено сбыться, и о несчастных девушках, что получат в эту ночь стигму. Ничто и никто не спасет их от отбора: даже если спрятаться вздумают — отыщут! Некоторые пытались бежать, сводили стигмы и даже магическую защиту ставили — не помогло… Всех отловили.
Мы могли спасти их сегодня. Даже тех, кто мечтает об отборе, как о чемодане золотых. Но не получилось…
Интересно, что лучше: стать женой принца, а потом всю жизнь видеть его слащавую рожу в своей постели, или сгнить в темнице за правое дело? Мысль крутилась в голове, как червяк-мозгоед, но найти ответ так и не получилось.
Сон сморил меня лишь когда в оконце забрезжили первые лучи рассвета: розоватые и робкие. Видения были поверхностными и беспокойными. Я то и дело просыпалась со стоном на губах и тут же снова проваливалась в вязкую, холодную пустоту. В этих обрывках снов я стреляла из лука в толпу дерущихся людей, но непременно попадала по своим.