Воронье
Шрифт:
Но, заходя внутрь и минуя большое стеклянное окно, он увидел свое отражение. О господи. До чего неуклюжий пузатый неудачник. Складки на боках выпирали, как у клоуна. Растительность, что виднелась в распахнутом вороте, напоминала волосы на лобке. А эти челюсти! И какого черта он не в форме? По крайней мере, она вызывает хоть какое-то уважение. Но вместо этого он предпочел надеть какую-то уродливую цветастую рубашку, которую Барбара подарила ему на Рождество двадцать лет назад. В свое время она считалась модной, но сейчас он напоминал клоуна из Полинезии.
Ладно.
Митч уже был на месте, ждал в нише. Когда он увидел Барриса, то стал подниматься, но Баррис махнул ему, чтобы он сидел:
— Сиди, Митч. Ну, как ты?
— Я в порядке.
— Вот в это я верю, — сказал Баррис, стараясь придать разговору непринужденный характер. Он втиснулся в нишу. — Похоже, твоя жизнь решительно переменилась, не так ли?
— Вроде да, — согласился Митч.
— Ты все еще занят с головой?
— Не совсем.
— Эти телевизионщики — они, наверно, здорово тебе докучают?
— Как тебе сказать…
Подошла официантка. Они оба заказали кофе.
— Ты продолжишь заниматься своим бизнесом?
— Не знаю, что еще я могу делать.
— А что, если прикупить землю для выращивания перепелок?
— Это идея.
— Пара тысяч акров могут очень пригодиться.
— Н-н-ну…
Митч старался быть сдержанным и немногословным. Он нервно теребил верхнюю пуговицу рубашки.
Вот теперь пришло время. Давай. Внимательно наблюдай за ним, особенно за пальцами, и приступай к делу.
— Митч, я хотел бы поговорить с тобой о Шоне Макбрайде.
На мгновение пальцы застыли. Хотя это было беглое впечатление: они было вцепились в рубашку, а потом рука расслабилась. Когда он заговорил, голос звучал достаточно спокойно:
— Что я могу сказать тебе, Баррис?
— Ну, для начала… Был ли Шон Макбрайд с тобой, когда ты покупал тот лотерейный билет?
— Ты хочешь сказать — был ли он со мной в магазине? Нет.
— А где же он был?
— Я думаю, в своей машине. Я предполагаю, что он решил вернуться в свой мотель. Я пригласил его к обеду, чтобы познакомить с Пэтси и моими детьми. Он очень изменился. Я испытывал гордость. Тебе стоило бы увидеть человека, которым он был, — и как он изменился сейчас. И мне приятно думать, что, может быть, я что-то сделал для него.
Каким потоком из него лились все эти слова. Как гладко он излагает.
— Я думаю, что это большое дело, — продолжал он. — Этот парень просто переполнен любовью. Когда он сказал, что собирается раздать все эти деньги, он в самом деле имел это в виду. Боже! Он нашел меня, чтобы поблагодарить за любезность, которую я оказал ему три года назад. А затем мы на пару выиграли лотерею. Можешь говорить все, что хочешь, но я думаю, что во всем этом видна длань Божья. Она должна быть.
Баррис чувствовал, что земля уходит у него из-под ног. Он задумался. Он не может использовать эту возможность. Не может. Он имеет дело не с каким-то голливудским актером. Это сын Нелл, который пережил настоящее духовное перерождение, каждую неделю ходит в церковь, а по средам — к «Львам Иуды», и, ради всего святого, как он может нести такую ложь и при этом смотреть ему в глаза, и не запнуться ни в одном слове. Объяснение одно: все, что он говорит, — чистая правда.
«О Иисусе. Ладно, в таком случае я ему выложу все на стол».
Баррис сделал глоток кофе. И собрался с мыслями.
— Митч, я хочу, чтобы ты мне кое-что рассказал.
— Ладно.
— Макбрайд оказал на тебя хоть какое-то давление?
— Давление? — Вскинутые брови дали понять, каким странным показался ему этот вопрос.
Баррис не сводил с него глаз и говорил медленно и весомо:
— Послушай меня. Я не знаю, что этот парень говорил тебе. Какого рода страх он у тебя вызвал. Но я гарантирую, если ты все расскажешь мне, я смогу защитить тебя. Я гарантирую, что смогу защитить и твою семью. И мы навсегда избавимся от него. Ты слышишь, что я говорю?
МИТЧ опустил глаза. Он хотел лишь одного — дать Баррису какой-то знак. Ему даже казалось, что он слышит голос: «Прими их помощь, дай им спасти тебя» — и может быть, это был голос Господа.
Но липкая лента стягивала волосы на его груди.
Шон и Ромео слушали его.
Они могут начать убивать в ту же минуту — стоит ему обронить хоть слово.
«Но ведь я могу написать кое-что, не так ли? Я могу просто повернуться, взять карандаш со стойки официантки и набросать записку на бумажной салфетке. „Помоги мне. Их двое. Они подслушивают“. И этого будет достаточно, верно ведь? Баррис прямо отсюда сможет приняться за дело».
Но тут он увидел, как Баррис облизывает губы после глотка кофе, и подумал: «Какого черта мне это пришло в голову? Ведь это Деппити Даг. Я напишу записку на салфетке, и он, скорее всего, прочтет ее вслух. Он скажет: „Как я могу тебе помочь, Митч?“ — и все будет потеряно. Все. Моя жена и дети, моя мать — все будет потеряно. И ради чего? Я не могу пойти на такой риск. Сейчас я даже не могу позволить себе отмолчаться…»
ШОН был в комнате Джейса вместе с Тарой. Голоса из приемника были тонкими и как бы размытыми, но тем не менее можно было разобрать большинство из того, что говорилось. Слушая, Тара еле заметно шевелила губами, и Шон понимал, что она хочет передать послание отцу; что-то вроде приказа: не облажайся, папа, не предавай нас, пожалуйста, не провались…
Но может ли дойти такое послание? В комнате висело долгое испуганное молчание, и Шон, откинувшись назад, обхватил рукоятку пистолета 32-го калибра. Но тут он услышал, как Митч откашлялся:
— Я пытаюсь кое-что себе представить, Баррис.
— Что именно?
— Ты дурачишь меня?
По лицу Шона поползла улыбка.
Он слышал, как Митч продолжал:
— Ты говоришь, что Шон Макбрайд пытается обокрасть меня?
Голос копа:
— Ну, этого я не утверждаю. Я просто спрашиваю.