Воронье
Шрифт:
— А что с моим отцом?
— Он мертв.
— Что?
Он не собирался повторять это дважды.
— Я подкину тебя домой.
— У меня своя машина, — сказала она. — Так ты сказал, что мой папочка мертв?
— Давай-ка лучше я отвезу тебя.
Она пожала плечами. Он проводил ее к «соколу», и они пустились в обратный путь по 341-й.
— Откуда ты знаешь, — спросила она, — что мой папа мертв?
— Я заходил проведать его.
— Ох.
Через минуту она спросила:
— Да, но как ты узнал?
— Что узнал? Он скончался.
Прошла еще минута. Она сказала:
— Надеюсь,
Ну и сучка, подумал Ромео.
— Там нет пива. Все пиво выпито.
— Это ты его выпил?
— Нет, выпила его ты, Винетта.
— Я вообще его не пила.
— Ладно.
Но она повторила:
— Я вообще его не пила.
— Ясно. Так что ты хочешь сказать?
— Хочу сказать? Ты взял то, что тебе не принадлежало.
Он почувствовал, как что-то в нем шевельнулось. Отвращение от того, что приходится делить машину с этой злобной тупой сволочью средних лет. Последние дни Клода она превратила в такой ад на земле, что тот умолял чужого человека освободить его от этих страданий. Она так поступила с Клодом! Ромео давно уже не испытывал такой чистой, законченной ненависти.
«Могу ли я тут что-нибудь сделать?» — подумал он.
Винетта продолжала скулить:
— Можешь ты отвезти меня к Лонни? Он мне должен шесть бутылок.
— Уже очень поздно.
— Я разбужу его. Когда расскажу ему, что мой папочка скончался, ручаюсь, он выдаст мне пиво из своих драгоценных запасов.
— Я отвезу тебя к отцу, — сказал Ромео.
— Зачем? Чтобы поглазеть на него мертвого? Я не хочу видеть его труп!
Они повернули на улицу Балм-оф-Гилеад.
— Вот уж не рвусь смотреть на него.
«Думай о хамстве ее равнодушия, — пронеслось в голове у Ромео, — о зловонии ее дыхания и об одиночестве на этой дороге. Думай обо всем этом одновременно, и ты увидишь, сколько гнева в тебе скопилось».
— А я хочу этого гребаного пива, — сказала она. — Ты говоришь, что его у тебя нету? Даже одной, мать твою, бутылочки?
Он опустил левую руку туда, где ждала сабля, в проем между сиденьем и дверцей. Обхватил пальцами рукоять. «Я могу это сделать. Я нуждался во вдохновении — и теперь я обрел его. Она довела меня, сука, и теперь в душе моей тьма».
— Винетта. Ты же не знаешь, чем я зарабатываю себе на жизнь, не так ли?
— Продаешь страховки.
— Нет. Я только делал вид. На самом деле я ангел мести. Ты знаешь, что это означает?
— Ага.
— Это значит, что после меня остается лишь пустыня. Вот такая у меня работа.
— Ты говорил что-то о страховании.
Когда она уставилась на него, рот ее был полуоткрыт — но не от страха. Это было ее нормальное тупое выражение.
Он подъехал к трейлеру и сказал:
— Разъяснить тебе?
— Не-а. О своем дерьме я сама побеспокоюсь.
Она открыла дверцу и вышла.
Ромео выпрыгнул со своей стороны, держа саблю в руке. Но, обходя машину спереди, он прижимал ее к ноге, чтобы прикрыть от взгляда. Здесь как раз хватало места, чтобы рубануть. Внутри слишком тесно. Да и Клод там лежит с открытыми глазами, и он не может сделать это на глазах у Клода, пусть даже тот мертв.
«А вот здесь я могу. Сделать стремительный рывок, вложив всю силу ненависти в кисть руки».
Он представил себе свист острого лезвия. Затем ее вопль, который резко обрывается.
Но пока он представлял себе все это, она подошла к дверям трейлера, повернулась и сказала:
— Оставь меня наедине с моим папочкой, ладно? Я вызову санитарную машину и все такое. Спасибо, что подвез.
Она вошла и закрыла за собой дверь. А Ромео долго стоял, как будто ноги у него были вмурованы в цемент.
«Ну почему я не рубанул ее?
Причиной тому одна вещь. Всей душой я хотел оказаться как можно дальше от этого места.
И к тому же сабля. Это была плохая идея. Я мог пристрелить ее, потому что, когда у тебя есть пистолет, единственное, что надо сделать, — это нажать спусковой крючок, а саблей надо полосовать вокруг, словно пират, и вряд ли я к этому готов».
Он стоял около минуты, не зная, что делать дальше.
Затем он вернулся к «соколу» и отъехал от трейлера. На 341-й он миновал какую-то школу медсестер, свернул к свалке и выкинул саблю. Затем из багажного отделения вытащил ножны и отправил их туда же. Он думал, что убивать ему придется спокойно и хладнокровно. Оставить душу в покое и хладнокровно убивать. Хладнокровно. «И какого черта я решил, что смогу спокойно заниматься этим с помощью гребаного пиратского меча?»
Воскресенье
БАРРИС, как обычно, сидел в шести рядах позади Нелл. Как обычно, Нелл до последнего момента не могла добраться до своего места. Она перелетала от одной подружки до другой, улыбаясь и отпуская шуточки, — самая темпераментная, самая горячая душа в церкви. Баррис пытался не смотреть на нее, но это было выше его сил. Ее последнее движение привлекло его внимание. Даже когда пробормотал приветствие соседу по скамье (они по-прежнему разговаривали с ним так, словно он продолжал оставаться свежеиспеченным вдовцом), он наблюдал за ней краем глаза. Даже листая свой псалмовник, он слышал только ее смех. Он поправил галстук, убрал со лба непослушную прядку волос. Поджал губы и снова расслабил их — в эти дни он часто ловил себя на этом движении, которое ненавидел, потому что так может делать только пожилой человек. «Так я и есть такой. Тут чертовски жарко. Кондиционер не может обслужить такую кучу народу». Он украдкой бросил еще один взгляд. Нелл болтала с кем-то из пожилых и, конечно, флиртовала. Как всегда. Но тут раздался шепоток, и все повернули головы, и Нелл, и Баррис тоже повернулись, потому что по проходу шла семья Ботрайт.
И Шон Макбрайд был с ними.
Их девочка, Тара, что-то говорила матери и держала руку на плече отца. В какой-то момент она пробормотала что-то шутливое Макбрайду, и тот улыбнулся. Когда ее младший братишка слишком отстал, она вернулась, крепко взяла его за руку и провела вперед. Тара казалась центром притяжения для всей семьи. Она посматривала на ряды скамеек и кивала друзьям и родственникам. Она тепло улыбнулась дяде Шелби, тете Мириам и их детям. Поцеловала в морщинистую щеку миссис Бриггс, ее учительницы из средней школы Глина. И наконец добралась до Нелл. Когда они обнялись, казалось, всю церковь залило солнечным светом.