Воронья Кость
Шрифт:
— Эти ледяные огни пророчат лишь надвигающуюся стужу. Я слышал это от Финна Лошадиной Головы, которому неведом страх, — сказал он.
Кэтилмунд тоже однажды слышал слова Финна, и всё же дурные предчувствия не покидали его, он прошептал это Мурроу, когда они сидели рядом, под небом, переливающимся вечно холодными огнями.
— У нас слишком мало припасов, — пробормотал ирландец, это было правдой, все они знали об этом, бросая на принца жёсткие взгляды, когда им казалось, что он не видит их. А ещё они удивлялись, как он мог сидеть, казалось, не ощущая холода, завернувшись в грязный белый плащ с меховым воротником, весь залатанный и заношенный, который к тому же был ему уже маловат.
Те, кто знали, рассказывали, что этот плащ — первый подарок от киевского князя Владимира, Олафу тогда было девять лет, теперь плащ уже износился, но был ещё дорог принцу. Владимир, Орм и остальные побратимы Обетного Братства отправились зимой через Великую Белую степь за сокровищами Аттилы. Поэтому и неудивительно, что с тех пор молодой Воронья Кость не чувствовал холода.
Конечно, Воронья Кость мёрз, но не показывал этого, даже Берлио. Он не хотел брать девушку с собой дальше Есваера, но там её тоже нельзя было оставить, потому что Олаф не доверял старому Колю Халльсону. У старого ярла и так гостило слишком много народа. Казалось, Воронья Кость опоздал на этот пир, ведь за людьми Хакона-ярла по пятам следовали Гуннхильд вместе с Гудрёдом, и они полностью выгребли все запасы из зимних кладовых Коля.
— А теперь ещё и ты здесь, — недовольно заявил старый ярл, потому что даже здесь, на самом крайнем севере, он конечно же слышал о Вороньей Кости и Обетном Братстве, и посчитал юношу слишком высокомерным и недостойным звания принца. Но больше всего его беспокоила мысль о том, что же такое произошло в землях саамов, почему столько народа нахлынуло сюда, может быть и ему светит какая-то выгода от всего этого?
— Мне нечего вам дать, — сказал старый ярл, и Воронья Кость поначалу был вежлив, в надежде на то, что старик разрешит ему оставить здесь Берлио. Но, глядя на толстопузого ярла, сидящего на высоком кресле, длинноусого, подстриженного под горшок, и, в конце концов, он потерял терпение. Воронья Кость подумал, что Коль напоминает моржа с перевёрнутым птичьим гнездом на голове, и опрометчиво высказал это вслух.
Да, это было действительно глупо, как высказали ему Стикублиг, Онунд, Кэтилмунд и остальные, когда они возвращались на корабли с пустыми руками, а Мар просто нахмурился. Тогда Воронья Кость наорал на них, чтобы оставили его в покое.
Так они и шли по берегу, в мрачной, холодной тишине, Есваер — не самая лучшая гавань для кораблей. Сейчас она была заполнена множеством драккаров, принадлежащих Хакону-ярлу. Побратимы, словно крысы в поисках канавы, миновали корабли, а затем с опаской подошли к следующему, как казалось безопасному причалу, опасаясь нарваться на воинов из команды королевы Ведьмы. Воронья Кость не мог понять, радоваться ли ему, что её людей нигде не было видно, или хмуриться, он размышлял об этом всё недолгое плавание вдоль берега.
Стикублиг и десяток воинов остались охранять корабли, а остальные отправились в горы; единственным близким человеком для Вороньей Кости была Берлио, но это не особо утешало его, потому что воины уже поняли, что происходит между ним и девушкой. Все они были лишены подобной сладкой теплоты, а потому хмурили брови и недовольно ворчали, вторя Мару.
— Не обращайте внимания, — вынужден был признать Мар, что вызвало мрачные смешки суровых воинов, — думаю, я тоже мог бы напоить своего жеребца в её колодце, но я слишком хорошо помню её как Берто, и поэтому мне не особо хочется.
Они с трудом поднимались в горы, и однажды напали на след — обнаружили порванную обмотку от сапога и сломанную костяную ложку, это означало, что они на правильном пути и идут по следу каких-то северян. У некоторых стали возникать вопросы.
— Куда мы направляемся, преследуя их? — спросил Мар воинов, сбившихся в кучку на ночлег. — И ради чего? За каким-то топором? Нам не достанется никакой добычи, — её получит лишь принц, а мы связаны с ним клятвой.
Он обращался к ирландцам, а не к своим бывшим Красным Братьям, или ветеранам Обетного Братства, не будучи уверен, что те действительно прислушаются к нему.
А затем, из снежной пелены вынырнул Вандрад Сигни со стрелой в одной руке, и рубахой в другой, и это были чужие вещи. Старая, заношенная рубаха когда-то была синей, а сейчас, пропитанная кровью, задубела на морозе. Стрела была необычной — чёрной, с совиными перьями. Воронья Кость сидел рядом с жёлтой псиной, благодарный ей как за дружбу, так и за тепло. Он взглянул в лицо лучника, молча поднялся и последовал за воином туда, где тот нашёл эти сокровища.
Вандрад привёл их на небольшую площадку среди нагромождения камней, покрытых снегом и лишайниками. Воины собрались вокруг, беспокойно оглядываясь по сторонам, почти не отрывая глаза от последствий того, что здесь случилось.
— Убиты стрелами, — сказал Кэтилмунд. — Тела завалили камнями, как и положено, — а потом какие-то ублюдки разрыли их.
— Всё из-за оружия, — сказал воин по имени Торгильс, один из бывших Красных Братьев. — То же самое бывало в хазарских землях, поэтому мы стали сжигать тела и ломать копья и мечи.
Здесь лежало около двадцати окоченевших, обескровленных тел с бело-синей кожей, глубокие раны зияли безгубыми ртами, руки сложены на груди, пальцы переломаны, — из их рук вырывали оружие.
— Кто они? — спросил Воронья Кость и чей-то голос, низкий и ожесточённый, ответил, — Северяне, такие же, как и мы.
Воронья Кость знал, что это Мар и не подал вида, скоро он разберётся с Железнобородым, но сейчас было не до этого.
Онунд устало поднялся от одного из тел и вытянул руку; воины столпились посмотреть. Это оказался маленький оловянный кораблик, с драконьей головой на носу и резьбой на шее, — амулет, который носили на кожаном шнурке на шее. Те, кому были знакомы подобные вещи, закивали.
— Сделано на Оркнеях, — подтвердил Онунд, и Воронья Кость погладил заиндевелую, в ледышках бороду. Итак, Гуннхильд и её последний сын столкнулись с трудностями — это мысль согрела его, но Олаф спрятал улыбку глубоко внутри.
Стало ещё холоднее, когда они набрели на новых мертвецов. В этот раз счёт убитых шёл за сотню, воины пытались смочить пересохшие рты слюной, удивляясь, почему они идут вдоль этой кровавой борозды.
Последним узелком этой кровавой трагедии оказались тридцать два заиндевелых мёртвых тела, ни одно не было погребено, их просто оставили лежать на берегу замёрзшего ручья, трупы лежали между скрюченных карликовых сосен, припорошенных снегом. Воины, схватившись за оружие, чуть присели, словно псы, ожидающие пинка. Непогребённые тела означали, что выжившие бросили убитых и бежали, значит, враги всё ещё могут быть поблизости.