Воронья Кость
Шрифт:
Хромунд и остальные сидели на корточках ещё некоторое время, словно ожидая чего-то ужасного, но ничего не происходило. Пар перестал клубиться из отверстия, ветер тоже почти утих, наступила тишина, и затем всё повторилось снова. Откуда-то послышался далёкий гул, словно надвигалась буря, и Хромунд пошевелился.
— Разведите костры и разбейте лагерь, — приказал он, еле шевеля языком от холода. — Мы будем ждать их здесь.
Он не сказал, сколько им придётся ждать, ни один из окоченевших воинов не спрашивал. Как выяснилось совсем скоро, им не пришлось долго ждать, потому что короткий день принёс смерть, когда воины Гудрёда, ведомые мальчишкой, поклонником Тюра, набросились на них из сумерек, словно волчья стая.
А тем временем, внутри, неподалёку от входа, смельчаки остановились повязать рты обрывками одежды, чтобы не дышать едким подземными испарениями. Мартин со спутниками услышали крики и напряжённо замерли. Кьяртан заскулил, уверенный, что приближаются звероподобные саамы; Тормод рыкнул на него, призывая к тишине, они сидели и ждали, моргая из-за жаркого пламени факела, пот заливал им глаза. Ничего не происходило.
Нетерпение Мартина всё возрастало, он хотел идти дальше, но никто не сдвинулся с места, дымка продолжала виться над ними. Ничего не менялось.
За исключением...
— Кто-то идёт, — сказал Эйндрид, и они повернулись к выходу, там, где слабый ледяной свет казался им отрадой, оставаясь единственной нитью, соединявшей их с миром людей.
Они увидели красно-золотой пляшущий свет факела, Эйндрид наложил стрелу на тетиву и зарычал. Мартин, сидя на корточках, словно осторожная крыса, бросил взгляд через плечо; оттуда раздался крик, громкий вопль, от которого на затылке волосы встали дыбом.
А затем откуда-то, из-за красно-золотого света факела прозвучал тихий шуршащий голос, словно летучие мыши зашелестели крыльями. Женский голос, старый и мягкий, как тюленья шкура.
— Мой сын поручил мне сказать вам, что будет лучше, если вы положите вашу королевскую фигуру. Вы проиграли.
Глава двенадцатая
Команда королевы Ведьмы
Когда она размышляла о воронах, что случалось нечасто, то всегда думала о белом вороне. Говорят, что худшие зимы случаются, когда Всеотец выпускает своего третьего ворона, белого. Мысль и Память, двое воронов Одина, сгорбившись, прячут голову под крыло, а белый, тем временем, парит на белоснежных перьях над миром, расчёсывая когтями облака, выбивая широкими неторопливыми взмахами крыльев мягкие белые хлопья, которые словно сон, накрывают крутые горные вершины, усыпанные острыми камнями, и не спеша опускаются в самую душу мира.
Однажды, далеко отсюда, давным-давно, будучи ещё девочкой, она жила в тёплом доме с очагом и смотрела на равномерно укрытый снегом пейзаж, удивлённо наблюдая, как мир может быть таким тихим. Она была молода, и обнимая себя руками, страстно желала, чтобы подули тёплые ветра и солнечный свет прикоснулся к её щеке.
Этого не должно было произойти. Её привезли сюда чуть позже, и с тех пор мир для неё стал представлять собой короткое ярко пылающее, страстное лето и длинную зиму, наполненную танцующими в чёрном небе огнями, переливающимися зелёным и красным.
К ней приходили странники, пытливые и смелые. Те, кто искали богатства — приходили редко, а те, кто искал мудрости — их впускали, иногда им даже позволяли оставаться на некоторое время, чтобы поведать свои секреты и все то, что происходит в мире за огненной горой. У неё побывали даже два грека и один араб из Серкланда, которые притворялись, что им известны секреты снега и другие знания, они высокомерно рассуждали о ветрах, волнах и тучах.
Однажды она отправилась в путешествие за пределы Финнмарка, желая разузнать о новом странном боге — Христе. Когда ударили холода, люди боролись за еле тёплые комочки, воскуриваемые там, где проводились богослужения Христу. Некоторые из этих дрожащих от холода людей тайком возвращались домой, чтобы воздать древние молитвы у своих очагов. Она улыбалась этим людям, вселяя в них надежду, — а затем вернулась обратно в свою курящуюся гору, оставив людей наедине с их миром.
И всё же, она завидовала им, они сидели на корточках у костров, наслаждаясь светом и теплом, разделяя надежду, такую же древнюю, как и тьма, которую не суждено победить пламени. То был короткий промежуток в её жизни, когда она была с ними, любя тех, кто любил её.
Итак, она жила здесь до скончания своих дней по воле долга, и если кто-то и видел её, то никогда не распускал язык об этом. Её называли служительница Айятар, что вызывало её улыбку. Её огорчало то, что саамы из её родного племени называли её так, и она понимала, что заставило их уподобить её с приближённой богини мора и болезней, которая могла убить любого одним лишь взглядом, богини, вскармливающей змей. Они сделали её отражением своих извращённых и уродливых страхов, превратив её в настоящее чудовище.
Но, тем не менее, находились те немногие, кто приходил к ней, с трудом поднимаясь на огненную гору, за силой, которой, как они верили, она обладала. Некоторые называли её Мудрой женщиной, и, хотя, ей нравилось это имя больше, она обладала достаточной гордостью, чтобы выказывать своё возмущение; ведь все женщины были мудры, задолго до неё, и, конечно же, благодаря мудрости они научились познавать мир. Молодые люди не умеют слушать и многое теряют в жизни, ведь если просто смотреть и запоминать, то сможешь выловить из котла больше мяса.
Именно этим и занимались Хугин-Мысль и Мунин-Память, чёрные собратья белого ворона, и она понимала это, так как в ней текла кровь северянки. Северный бог, Всеотец тоже познал мудрость через боль, он, пронзённый копьём, провисел на Мировом древе девять ночей, чтобы услышать шёпот рун, тайное знание, которым она в итоге тоже овладела.
Те северяне, что боялись её, называли её глупой старой ведьмой, и лишь половина из них верила в то, что этим оскорбляют и унижают её. Некоторые знали её чуть лучше, называя её "коварной", и это ничуть не беспокоило её, хотя она и сомневалась, что они правильно понимали смысл этого слова. Она не обращала внимания на злобное прозвище "оседлавшая судьбу", она говорила людям, что ей пора оседлать судьбу на прощанье, когда выставляла их за дверь.
И лишь немногие звали её настоящим именем, которое было старше танцующих огней в небе, что являлись длинной полярной ночью. Спекона. Королева Ведьма. Они произносили это имя, когда приходили к ней с опущенными головами и бегающими глазами, не смея даже взглянуть на неё, с дрожащими на коленях руками, они обращались к ней с таким глупым видом, как никогда.
Она слышала это имя не от тех, кто хотел унять боли с помощью кровавого корня, или тех, кто ядовитыми корнями хотел унять душевную боль, или излечиться от болезни, погрузившись в вечную тьму. Она слышала это от тех, кто хотел заманить в западню ненавистного мужчину, наслать проклятие на соперницу или избавиться от ребёнка. Когда же она отказывала им, они шипели чуть слышно — "спекона", а против тех, чья ненависть придавала им смелость, у неё была охрана — охотники в звериных шкурах и с копьями. Эти охотники знали её настоящую силу, они знали, что она принадлежит их северным горам и им самим. Они заключили эту негласную сделку задолго до того, как люди стали скреплять соглашения, ударяя по рукам, и даже раньше, чем люди научились клясться кровью.