Ворота Сурожского моря
Шрифт:
– Князь говорит, их легче убить, чем к чему-нибудь приспособить. Сами смотрите. Девчонка, чтобы не попасть в гарем к Наилю, изуродовала себе лицо. Косой порезала. А мальчишка почти полгода просидел в зиндане, но так и не поумнел. Вон, одна кожа и кости, а все зыркает. Может, их куда-нибудь на работы отправить, пусть глину месят, раз больше ни на что не годятся. Все не зря кормить.
Калаш пожевал губами – это движение его люди знали отлично: верный признак неудовольствия. Но в это раз Кудеяр на него не смотрел, а потому опасный сигнал ушел в пустоту:
– Ты, похоже, меня не понимаешь. Я же сказал: люблю объезжать диких. Ну, девчонка, ладно, пожалуй, не нужна, еще и порченая. Одной невесты на сегодня достаточно. Так и быть, отправляй ее куда хочешь. А вот мальчишку я заберу. Сейчас же! – он поймал сердитым взглядом неподвижный и ничего не выражающий глаз Кудеяра. За нарочитой бессмысленностью Кудеяр умело прятал мысли, и паша знал об этом.
– И давай шевелись быстрее. – Он наставительно, как нерадивому ученику, качнул кривым, волосатым пальцем перед носом распорядителя: хорошее утреннее настроение оказалось сильнее мимолетного неудовольствия. – Мальчишку отмыть, привести в божий вид, подкормить немножко. И как чуть сил наберет, приведешь ко мне. Да долго не тяни. А то у меня всего один остался, да и тот, не знаю, долго ли протянет.
Кудеяр снова спрятал глаз за низко намотанной на лоб чалмой, и темное пятно на ткани опять кольнуло тонкую душу паши. Но в этот раз он не стал проявлять неудовольствие даже про себя. «Хороший день, хорошие покупки, зачем обращать внимание на неприятности. Тем более, это не его неприятности, и стоит только хрустнуть пальцами, как палач…» – додумывать паша не захотел. Может, в другой день. А пока его полностью устроила низко склоненная голова Кудеяра.
«То-то, – мысленно хмыкнул Калаш. – Знай, холоп, место. А то перечить вздумал. – Он еще раз оглядел щуплую фигурку отрока. Чересчур тонкий, ребра вон выпирают, как на стиральной доске. Но если подкормить…» – удовлетворившись увиденным, паша шагнул к свежеобструганным ступеням.
– Да, – он обернулся, уже держась за ручку открытой двери, ведущей в покои. – Чуть не забыл. И этого, Ганьку, накажи немного. Думаю, пяток батогов хватит. Чтобы не расслаблялся. А то так и норовит против подумать, а я все чувствую.
Добравшись до прохладных коридоров Ташкале, захлопнул за собой тяжелую дверь. Шагая по гулкому коридору, уводящему в покои, он думал о мальчишке. Представив новое приобретение на своем ложе, паша сладко улыбнулся.
– Ничего, и не таких обламывали.
Навстречу попалась служанка. Низко склонившись, она постаралась проскользнуть мимо. Но паша, еще не зная, зачем, поймал ее за руку. Служанка испуганно съежилась.
– Посмотри на меня, – паша поднял подбородок женщины пальцем.
Служанка, холодея от ужаса, подчинилась. Серые глаза, чуть прикрытые выбившимся из-под платка седым волосом пожилой женщины, смотрели затравленно и не доставили Калашу никакого удовольствия. Скорей, почувствовал, как она неприятна. «Фу, какая старая и некрасивая. И забитая. И чего они так боятся? Я их и пальцем не трогаю. Как правило». И он от души хлестанул женщину ладошкой по щеке. Служанка отлетела к противоположной стене и затихла, свернувшись в клубочек. Неожиданно Калаш почувствовал, что настроение заметно улучшилось. Он потер покрасневшую ладонь и, уложив руки за спиной, зашагал по длинному коридору в глубь дворца.
Пашу ждали важные дела по подготовке крепости к возможной осаде. И хоть он не верил, что голозадые казаки смогут даже приблизиться к Аздаку на выстрел из пушки, но султан Мурат в Стамбуле требовал от него предпринять все меры к отражению возможной атаки. Не без оснований считая себя добросовестным хранителем крепости, Калаш-паша намеревался честно выполнить все распоряжения султана, в независимости от того, что сам думал по этому поводу.
Глава 5
Дня через три, когда бывшие невольники начали понемногу привыкать к вольной жизни, на заре Муратко Рынгач подогнал к бараку телегу, которую тянула пара длинногривых лошадок. Из барака никто не вышел, и Муратко набрал в легкие воздуха:
– Казаки, дрыхнете, че ли?
Таким голосом до Азова докричаться можно. Парни, протирая заспанные глаза, горохом высыпались на улицу. К этому времени в Черкасске из освобожденных гребцов осталась пятерка казаков, пожелавших воевать с турками. Остальные все уже пристроились. Серафим, отыскав в Черкасске родственников с Днепра, пока поселился у них. Он тоже собирался идти с Татариновым. Кто в сотню к своим перебрался. Некоторые по станицам разошлись, собираясь нагрянуть в войско ближе к выходу. Или вообще остаться на Дону, чтобы защищать родные курени от разных татар да ногайцев, пока остальные казаки во главе с Татариновым за Азов воюют. Человек восемь бывших гребцов, поклонившись напоследок казакам, освободившим их с галеры, направились домой в Россию к родным очагам.
Раннее солнце только показало золотистый краешек над городской стеной из двухметровых кольев, и желтовато-розовые отблески потекли по улице, окрасив в яркие цвета и дорогу, и мазаные стены куреней. Валуй, потеснив выскочившего раньше татарчонка, выбрался вперед: – Чего случилось-то?
Дождавшись, пока последний парень выберется на улицу, Муратко пробасил:
– Сидайте живо, за лошадьми поедем. Негоже казаку безлошадным на турку идти.
Космята с Дароней запрыгнули в телегу одновременно. Следом молчком сиганули Пешка и старший Лукин. И только Борзята, приседая на оставленный ему краешек, догадался поинтересоваться:
– А как же мы не поемши?
Муратко усмехнулся, арапник [50] звучно щелкнул в воздухе. Лошади, опасливо косясь на зажатый в кулачище возницы кнут, потрусили упругой рысью. Ворота распахнулись, и двойка вытянулась на пыльный шлях, теряющийся в залитой солнцем степи. Парни, теснясь на телеге, запрыгали в такт движению.
По дороге обсуждали нежданное счастье. Лошадь для казака – второе «я». Татарчонок размечтался о вороном жеребце, с высоким крупом и бешеными глазами. «Уж я его укорочу», – потирал он маленькие, почти коричневые ладошки. Космята считал, что лучше послушной и спокойной кобылы в бою быть не может. Дароня тоже хотел лошадь, «резвую и умную, чтобы всему научить». Валуй всю дорогу помалкивал, а Борзята, мечтательно закатывая глаза, рассуждал о сером в яблоках дончаке, что «любого турку на обед проглотит и не подавится». Лошадки неспешно трусили, помахивая нестрижеными хвостами. Муратко, изредка шевеля слабыми вожжами, уклончиво отвечал на расспросы. Валуй, вспомнив о «двойной» фамилии атамана, повернулся к Муратко.
50
Длинный кнут.
– Слышь, Рынгач. А чего это вы давеча атамана Ивановым назвали, а вам ответили про какого-то Татаринова?
Тот неохотно покосился на Лукина:
– Его малым татары увезли. Родителей пришибли, а его забрали. Лет поболе десятка назад. Вырос при мурзе в Крыму. Обрезали его даже. Все стерпел. С его сыном вместе в салки играли. Те думали, Михайло уже татарином стал. В набег парня взяли, а он ночью сынка мурзовского прирезал да к нашим на Дон убег. Потом признался, что все время, что там рос, мечтал когда-то поганым отомстить. А когда долго ждешь, чаще всего получается. Вот и Иванову случай представился. Наши его уже потом татариновым сыном прозвали. А кто он? Татаринов и есть. Сейчас, хучь в татарское платье его одень, среди них посели, не отличишь.