Воровка
Шрифт:
Она только подумала об этом, как Эссейл появился прямо перед ней. Из воздуха, совершенно внезапно.
Сола закричала, звук эхом отразился от огромного плиточного куполообразного потолка. Она споткнулась, когда попыталась развернуться и снова бежать. Жестко приземлившись на пол, она перевернулась на спину и попятилась от него, по–крабьи перебирая руками и ногами, ужас и неспособность разума осознать то, что он демонстрировал ей, рассказывал ей, превращало происходящее в кошмар.
Это не могло быть реальностью…
Эссейл оставался на месте. И, в конце концов, тот факт,
Сола перестала судорожно дергать руками и ногами и осела задницей на плитку. Ее дыхание все еще вырывалось из легких, страх по–прежнему ревел в груди... и все же он выглядел...
Как убитый горем.
Эссейл стоял там, без рубашки и дрожал всем телом, в его глазах плескалось столько боли, что при других обстоятельствах она бы заплакала…
– Эй, народ, у вас все нормально? Нужна помощь?
Сола развернулась на мужской голос. Тот огромный блондин, Рейдж, высунулся из двери и выглядел так, будто был готов вмешаться, если это необходимо.
Он не человек, подумала она.
Он вампир…
Она была окружена ими. Господь Всемогущий, ее бабушка была на больничной койке, и…
Солу затошнило, и она, увидев стопку полотенец, поползла к ней, ее ладони и обувь скрипели по влажной плитке, желудок избавлялся от завтрака, пока она пыталась схватить хоть что–то, чем могла его поймать.
Краем глаза она увидела, что двое мужчин – вампиры – разговаривают. Рейдж качал головой, будто не одобрял его действия, но Эссейл стал всем телом между ней и другим мужчиной, словно не собирался допускать никакого вмешательства.
Этот запах Эссейла, пьянящие темные специи внезапно заглушили запах хлора в воздухе.
– Ты все исправишь, – сказал Рейдж. – Ты должен все исправить, чувак. Или это сделаю я.
Эссейл что–то сказал, и мужчина – вампир, гребаный вампир – ушел.
– Ты убьешь меня, – прохрипела она.
– Нет. Здесь никто не причинит вам вреда. – Эссейл кивнул в сторону выхода. – И как только твоя бабушка получит медицинскую помощь, вы обе сможете уйти. Ты никогда... ты больше никогда не увидишь никого из нас. Даже не вспомнишь…
– Я все запомню, – выдохнула она. – Я буду помнить…
– Нет, не будешь.
Головокружение вернулось, когда она анализировала, что это значило.
– Что ты собираешься со мной делать?
– Я сделаю так, чтобы ты не вспомнишь об этом. Все исчезнет из памяти, это мгновенье здесь и все, что было до него, все, что имеет отношение ко мне, не будет для тебя существовать. Ты будешь свободна от всего этого, когда вернешься в свою жизнь.
– Я не верю тебе.
– Но это правда…
– Сколько раз ты мне уже лгал?
– Марисоль ... – Когда его голос надломился, он прокашлялся. – Марисоль, рядом со мной тебе никогда не причиняли вред, и я не допущу, чтобы что–то причинило тебе беспокойство или боль.
– Это неправда, – грубо сказала она. – Ты предал меня. Мне больно сейчас.
Он закрыл глаза и опустил голову.
– Мне так жаль…
– Отойди от меня, – потребовала она. – Я не хочу, чтобы ты приближался к моей бабушке. И знай. Если кто–нибудь
Глава 50
Фьюри покинул Святилище первым, и у Ви было твердое намерение последовать за Братом. Неудивительно, конечно, что парень не очень хотел сейчас находиться с ним рядом, учитывая его обвинения в сторону Избранных. Поэтому, после того, как они закрыли Сокровищницу, Ви, чтобы оставить Брата одного, решил хорошенько продуматься.
Прогуляться, в смысле.
Хотя первое было, вероятно, более подходящим вариантом, подумал он, когда приблизился к личным покоям Девы–Летописецы. С каждым шагом он собирался остановиться и перенестись отсюда, вернуться на собрание Братства. С каждым последующим движением вперед он действительно собирался раствориться в воздухе. Только вот еще один шаг, второй, третий, четвертый... в голове у него был совсем другой пункт назначения.
Вместо того, чтобы отбыть домой, он осознал, что пересек панель в покои своей матери и теперь стоит в дворике. Певчие птицы замолчали, почувствовав его присутствие, и чем дольше он оставался там, тем сильнее птахи били ярко–раскрашенными крыльями в воздухе, перебирая лапками вверх и вниз по ветвям, проявляя вольерный эквивалент нервной и беспокойной ходьбы туда–сюда.
Ви продолжал прокручивать в голове слова Джейн о своей сестре.
Ощущение потери никогда не покинет тебя.
В этом контексте он чувствовал, что его мамэн умерла еще при его рождении. Если быть честным с собой… а он ненавидел подобную честность, когда дело касалось настолько личного дерьма… он скучал по тому–чего–у–него–никогда–не–было так, словно это когда–то было. И теперь, когда Дева–Летописеца действительно исчезла, он реально начал понимать, что оплакивает то, чего никогда не имел.
И, черт возьми, его поразил этот бесполезный самоанализ: насколько он уважал Мэри и ее давай–поговорим–об–этом, сам он никогда не испытывал облегчения, выставляя на обозрение свои слабости – наедине с самим собой или же с кем–то, смотрящим на него взглядом, полным сочувствия и имеющим степень по части социальной помощи.
Многие любили ставить себя на пьедестал жертвы, создавая некую личностную пустоту, которую, как они ожидали, весь мир бросится заполнять состраданием, по сути, не заслуженным.
Хотя, как говорится, может, он просто был постоянно огрызающимся, склонным к осуждению и оценкам куском дерьма.
Боже, он не знал, что дальше делать с собой. В последнее время у него действительно все шло наперекосяк.
Он прошел по белому мрамору и остановился перед фонтаном. Затем присел на твердый каменный бортик. Вода вытекала из крана, падая хрустальными каплями, всегда в одно и то же место, струя, похожая на тканевый узор, застыла в совершенной симметричной форме арки – совсем не так, как по другую сторону реальности, когда случайные брызги смотрелись намного красивее.