Воровство и обман в науке
Шрифт:
Для настоящего ученого истина — безусловно, самая главная ценность. Он испытывает блаженство и ощущает благодать лишь после того, как достигнута цель в познании и научная истина им установлена. Поэтому в процессе исследовательского поиска его сознание меняется, зачастую приводя к коренной ломке устоявшихся в течение жизни идей и взглядов. Можно сказать, что такие люди переживают переворот сознания, который неизменно приводит их к высотам человеческого духа. Да, через Голгофы, через кресты, но приводит. Китайцы в отличие от Аристотеля полагали, что мудрость есть равновесие добра и зла. Но ведь чтобы маятник пришел в равновесие, его надо предварительно как следует раскачать. Разве не так?
Есть и еще один аспект проблемы. Весь ход истории науки и техники показывает, что многие идеи, проекты и теории
Поэтому для современного ученого не столько важна одаренность, сколько умение разобраться в обилии информации и найти в ней "зернышки", которые способны дать ценные всходы. Второе условие успеха — высокие нравственные качества, исключающие снисходительность даже к самому себе. Тысячекратная проверка своих экспериментальных и теоретических исследований на всех ключевых направлениях, разрешение собственных противоречий и сомнений, возникающих в научном творчестве, и в то же время простота, скромность и готовность в любой ситуации признать свои ошибки — вот что отличает истинного служителя науки от карьериста и честолюбца. Под этим углом зрения следует смотреть и на "странное" поведение Планка и Гана, и на "оригинала" Эренфеста с его ученым попугаем, которые пожирали самих себя, чтобы потом возродиться из пепла.
Здесь уместно вспомнить скрупулезную требовательность к себе и своим исследованиям Генри Кавендиша, никогда не отдававшего в печать работ, достоверность которых была бы для него хоть в какой-то степени сомнительна. Свои выводы он проверял годами, если не десятилетиями. Мы уже знаем, что часто из-за этого Кавендиш неоднократно терял возможность стать первооткрывателем многих законов, открытых впоследствии другими. Вместо него набирал вес его архив с "невостребованными" статьями.
Излишне строго относился к собственным трудам и академик Сергей Алексеевич Чаплыгин. При жизни он опубликовал всего 38 работ, хотя подготовил к печати их несколько сотен. Когда же друзья и коллеги начинали недоумевать и даже негодовать по этому поводу, он отделывался от них полушутливым замечанием, что, дескать, его работа не дает науке ничего принципиально нового и полезного. Однако, несмотря на эти "шуточки" и на то, что ряд чапльггинских идей, глубоких и оригинальных по своей сути, пропал втуне, сам Чаплыгин со своим немногочисленным "книжным" багажом все-таки вошел в корифеи математической мысли.
Невероятно представить, но другой советский математик, главный теоретик космонавтики Мстислав Всеволодович Келдыш, занимавший добрые полтора десятилетия пост президента Академии наук СССР, оставил после себя всего 18 (да, именно восемнадцать, без какой-либо утерянной цифры впереди) опубликованных трудов. Если иметь в виду их "количественную" сторону, то Келдыш не посмел бы сегодня даже участвовать в конкурсе на вакантное место старшего научного сотрудника. А если говорить о качестве проведенных им теоретических разработок, составивших содержание этих 18(!)статей, то каждая из них стоила, пожалуй, целой творческой жизни любого исследователя.
А недавно скончавшийся президент Академии наук Армении, величайший астрофизик современности, Виктор Амазаспович Амбарцумян предъявлял к себе такие высокие требования, что вообще мог остаться без публикаций. Чтобы увидеть "со стороны" недостатки собственных работ, он внутренне перевоплощался в своего самого ярого научного противника и начинал "разносить" любую из гипотез в пух и прах, не оставляя без критики ни единой высказанной им мысли. Его "самоедство" приводило к ситуациям, доходящих до анекдота. На солидных семинарах Амбарцумян с такой степенью взыскательности давал оценки собственным выводам, что его оппонентам ничего не оставалось, как защищать идеи академика от его же нападок, доказывая, что под авторской критикой нет никакой серьезной основы. Непосвященный человек, окажись он на одном из таких научных диспутов, сразу бы и не разобрался, кто здесь докладчик, а кто слушатели, так умудрялся Амбарцумян "взбаламутить" зал и перевернуть все с ног на голову.
Вместе с тем он глубоко и сильно переживал факт, когда многие признанные астрофизики мира отвергли его теорию активности ядер галактик, в неимоверных муках выношенную и рожденную в стенах Бюраканской обсерватории. Но и в эти трудные дни ученый оставался самим собой. "Кто не имеет научных противников, тот в науке безлик", — говорил он. Время показало, что прав был Амбарцумян, что действительно активностью ядер галактик определяются важнейшие нестационарные процессы в их эволюции, например, такие, как мощное радиоизлучение и гигантские взрывы. В рамках этой теории можно было рассматривать даже вопросы происхождения радиогалактик. Если до нее считалось, что радиогалактики образовались в результате неожиданного столкновения двух гигантских галактик, то Амбарцумян показал, что радиогалактики являются лишь активнейшей фазой эволюции галактик в целом. "Когда рождается новая идея, то вначале она имеет только одного приверженца в лице автора", — с грустью констатировал впервые, пожалуй, вставший тоща на собственную сторону Амбарцумян. Только со временем его открытие, найдя последователей, стало обрастать неким защитным интеллектуальным полем и превратилось в основополагающую космогоническую теорию, которая задала направление последующим астрономическим исследованиям.
Тоща же одного зарубежного астрофизика из числа самых ретивых "разносчиков" работ Амбарцумяна уличили в плагиате. Оказывается, он самым наглым образом воровал амбарцумяновские идеи и выдавал их за свои. Многие были крайне возмущены таким бесстыдством, но только не сам исследователь, отреагировавший на ситуацию чисто философски. "А что тут плохого? Нам надо только радоваться, что наши противники стремятся стать нашими соавторами!" — заявил Амбарцумян.
Высочайшая взыскательность к результатам своей научной деятельности была свойственна и академику Льву Андреевичу Арцимовичу. Когда в 1953 году им было обнаружено, что мощные импульсные разряды в газах порождают излучение нейтронов, ученый мир пришел в неописуемый восторг. Понятно, от чего. Все были уверены, что это открытие, впоследствии удостоенное высокой Ленинской премии, ключ к управляемому термоядерному синтезу. Все, но только не автор открытия! Долгих четыре года он проверял и перепроверял полученные результаты, заставляя своих сотрудников вновь и вновь ставить контрольные эксперименты. Казалось бы, куда еще? Но Арцимович был непреклонен, и вскоре его настойчивость увенчалась успехом: природа нейтронов оказалась нетермоядерной. Установить это было очень важно. Не менее важно, чем открыть до этого нейтронное излучение высокотемпературной плазмы.
Трудно было, конечно, Арцимовичу не поддаться соблазну и заодно с признанными авторитетами не начать бить в литавры сразу же, как повсюду заговорили о его "перспективной" находке. Но чувство ответственности перед человечеством за свою работу одержало верх. В мучительном поединке с самим собой (кому же не хочется мировой славы?) ученый избрал тернистый путь к истине. И победил. Вместе с тем Арцимович всегда "ставил на место" физиков, которые выступали против или выражали сомнение в осуществлении управляемой термоядерной реакции в принципе. "До изобретения велосипеда, — говорил он, — никто не верил в возможность механического передвижения на двух колесах".
Из замечательной плеяды советских ученых никогда не давал спуску ни себе, ни ученикам Игорь Васильевич Курчатов. День за днем, месяц за месяцем и год за годом он, проверяя свои предположения, заставлял сотрудников заниматься постановкой все новых экспериментов, хотя, как всем казалось, исследуемая проблема давно уже была разрешена. Самые молодые и нетерпеливые, из тех, кому особенно надоела ежедневная рутинная работа, строптиво роптали на своего руководителя, что он не торопится перейти к решению очередной научной задачи. Другие удивлялись педантичности и излишней взыскательности Курчатова. "Что, ему делать нечего?" Третьи задавались вопросом: "А не исчерпал ли он себя как прежний генератор идей?" Но Курчатов стоял на своем. И время неизменно доказывало его правоту. Высокоэффективный результат работы возглавляемого им коллектива — яркое тому свидетельство.