Восемь глав безумия. Проза. Дневники
Шрифт:
Тот строго спросил, путая русский с украинским:
— Щось таке за беспорядок? Зачем вы людей приманылы до хаты? Почему они каменюгами кидают? А вы тут, як нимцы, отсыживаетесь.
Рыболов любезно улыбнулся, налил чайный стакан водки и гостеприимным жестом предложил милиционеру. Тот начальственно насупился, пробормотал что-то нечленораздельное, затем неуверенно потянулся к стакану, слегка отодвинул его, снова придвинул. Кончилось тем, чем должно было кончиться. Милиционер отчаянным движением руки схватил стакан
Только теперь рыболов ответил на вопрос:
— А кто их знает, почему они кидают. Вы бы у них спросили.
— Я и спросил. Я бачу: кидают. Я спросил. А они кажуть: вы колдун. Человека на мелком месте в ставке утопилы.
— Помилуйте. Вы человек советский, грамотный. Да разве существуют в мире колдуны и всякая чертовщина? И как я мог человека на мелком месте утопить?
— Я и казав им: це брехня. Нияких колдунов нема в Совицком Союзи. А они свое балакают: человек не здешний, откуда он взявся? Хату таку построил… Пенсию богацко получает. А я должен выяснить, если непорядок.
Пока милиционер тянул свою тираду, рыболов налил еще стакан. На этот раз блюститель порядка не церемонился, плеснул стакан по назначению и уже слегка заплетающимся языком продолжал свои объяснения:
— Вы — людына культурная, я бачу. А время у нас, момент значит, напряженный. Надо следить и доглядать. А може, вы из Амерыки якись лучи прывезли… понятно? Я обязан обследовать и протокол составить. Шутковать я не могу. Но бачу: лучей нема, а обыкновенно — выпивка.
Рыболов смиренно протянул ему паспорт и пенсионную книжку:
— Обижаете вы меня, товарищ милиционер. Я бывший главбух, служил тридцать лет, получаю 750 рублей пенсии… Живу один. На сберкнижке есть деньжата.
Милиционер с усиленной важностью таращил красные глаза.
— Товарищ… Гражданин, все ясно. Хулиганская выходка со стороны населения… Люди, конечно, темные. И потом сегодня церковный праздник. Самогонкой налились… Пьянство, некультурность… Сейчас они меня ждут, пока я выйду, р-р-расследую. Я разгоню этот митинг. Я им покажу!
— Пожалуйста! И — обратно!
Рыболов щелкнул по бутылке.
Через минуту мы услышали гул толпы и заплетающийся голос:
— Гр-раждане! С-соблюдайте з-з-законность. Хулиганство не допущается. Хиба здесь буржуазная страна? Здесь коммунистическая держава… Дисциплина должна быть. Ступайте себе. Туточка живе одинокий гражданин… пенсионер с заслугами. Да! Никакого колдовства… Кто утоп? Кого затопылы? Ну!
— Дядька Васька с конем чуть не утоп… на мелком месте.
— Дядька Васька… ради праздника насамогонился и в ставок влиз. Чого он лизе в ставок не в себе? В ставок надо лизти в полном разуменье. А ну по хатам!
Наступила тишина. Видимо, толпа подчинилась. Затем мы услышали одинокий раздраженный женский голос:
— А ты чогось тут? Дядька Васька насамогонился, а ты? Пойдем домой! Шляется по чужим хатам не в свое дежурство… в обмундированье. Дурень! Срежут наган у пьяницы, попадешь сам, куда людей водишь. Лодырь! Куда ни ткнется, нигде не робит, скрозь пьянствует.
Ответ был тихий и сконфуженный:
— Я ничего, Мотька. Я зашел по должности… дело не в дежурстве, а в должности. Я обязан знать, почему скопление граждан. Теперь выяснил, привел все в н-н-уорму, ну и…
— Идем до хаты, окаянная душа. Весь народ смеяться будет. А это хата колдунова — все знают. Бачилы, ночью он из трубы вылетал.
— Л-летал? А где у него самолет? Кто лет-тает без с-самолета?
— Черт летает, вот кто!
— Дура ты… Какой чертяка женил меня на тебе? Чертей нет… и ты меня перед народом не срами. Я в милиции, а жена в колдунов верит. Неграмотность сивая!
Женский голос злорадно отозвался:
— Побачим еще, якой водки вин тебе дал. Може, по-собачьи гавкать будешь. Неграмотность! Вот согне тебя в дугу, узнаешь тоди неграмотность.
— Репутация у вас определенная. Простой народ не обманешь. В трубу вылетали? — подмигнула я рыболову.
— Представьте, ни разу, даже в шутку, для развлечения. А, конечно, мог бы.
— Могли бы? Значит, жинка не ошиблась. Значит, в атомный век некие существа могут вылетать в трубы. Даже имя ваше сейчас произнести всерьез как-то неудобно.
— На одну доску с бесхитростными темными людьми становиться не хочется? — Рыболов тоже ухмыльнулся и подмигнул. — Ан темные-то люди и правее вас оказываются.
— А сознайтесь, что таких приключений у вас еще не было. Советские люди забрасывают ваш приют грязью, вмешивается милиция… Подозрения. Лучи, привезенные из Америки, то есть диверсия, а в дальнейшем шпионаж… И вы, даже вы, этого не избежали. Вот скука! Вот ужас! Вот где гибель!
— Да, я представлял гибель человечества в более величественных формах. Какой декоративный романтизм! Какая чушь!
— Ну, настоящая гибель будет атомная. Разве она не величественное зрелище для вас и для Высшего Художника? Мы, к сожалению, этой грандиозности и величественности не почувствуем.
— Я не атомную гибель имею в виду, а ту, о которой вы заговорили. Атомная гибель, так сказать, механическая. А нас с вами духовная гибель интересует. В XIX веке зародилось нечто новое, никогда еще не существовавшее в мире. Высший Художник карал своих детей гладом, мором, войнами, страшными поветриями.
— То есть инфекционными заболеваниями?
— Вот, вот! И эта ваша ухмылка — тоже признак расцвета самого омерзительного, низменного зла… Мы, то есть тот Непостижимый и я, признаюсь откровенно, не могли предусмотреть зарождения этого зла… И от него погибнет мир.