Восемь шагов по прямой
Шрифт:
По утрам люди идут горбатыми улочками к сопкам, переодеваются в брезентовые робы, натягивают сапоги и каски с лампочками, расходятся по штрекам и забоям. И пошла работа, что твой хоккей: стране нужна руда.
– А играть страшно?
– спросил высокий.
Маленький повернул к нему голову и сказал:
– Трус не играет в хоккей.
– А если бы наши и канадцы в открытую дрались, кто б кого?
– спросил высокий.
– Не знаю, надо попробовать.
Он действительно не знал и не лукавил, но он всегда был готов идти до конца, противники это чувствовали
– А вы чем занимаетесь?
– спросил Рогов.
– В школе учитесь?
– Работаем, - ответил маленький.
– Где?
– А, железо всякое...
– Мы монтажники, - добавил высокий.
– Нравится?
– Ничего, - вяло сказал маленький.
– Только скучно.
– Почему?
– Каждый день одно и то же. На работу, с работы...
– Вот у вас жизнь!
– сказал высокий.
– Ездите всюду, играете... Все вас знают, по телевизору показывают... Слава и вообще... А вас на улице узнают?
– Иногда узнают.
– А мы бы сразу узнали. Только не поверили бы. Нам и так никто не поверит, что мы с вами... ездили, говорили, - заметил высокий.
– Я и сам не верю, - вставил маленький, и все засмеялись.
– А что ж вы о себе не рассказываете?
– спросил Рогов.
– Да это неинтересно, - ответил маленький.
– Что мы, так...
– Он махнул рукой.
Ему тоже нечего было рассказывать, когда он работал на шахте. Руда, она руда и есть, какой в ней интерес. Долбишь ее изо дня в день, пляшет свет лампы на влажной черной стене, а ты забираешься все дальше вглубь земли, будто ты корень дерева и в тебе его жизнь.
– А хоккей вы любите?
– спросил он у них.
– Любим!
– ответили они вместе.
– Еще как!
– добавил высокий.
– Больше всего. Мы и сами дома играем. Скажите, а под шайбу страшно ложиться?
– Об этом не думаешь.
Они торопливо засыпали его вопросами, как будто опасались, что он вдруг исчезнет и они не успеют всего узнать. Глаза их горели, щеки пылали. Они ерзали на сиденье, а высокий то и дело возбужденно вскакивал и ударял головой в крышу.
– Слушай, - сказал ему Рогов, - так ты мне крышу пробьешь. Представляешь, идет машина, а из крыши голова торчит.
Они представили и рассмеялись.
– А скажите...
– начал высокий.
Хватит, голубчики, хватит, сыт по горло. Он не очень подходит для игры в вопросы-ответы. Для этого есть специалисты получше. А он умеет принять на себя шайбу, сам может щелкнуть без подготовки, может встретить любого нападающего, бросить на лед или прижать к борту, как прессом, умеет постоять за себя, за партнеров, если выдалась нервная игра, - что еще он умеет? А что еще нужно?
Все у него есть, полное благополучие, слава, как у киноартиста, девушки-подружки, звони любой, приятели - пол-Москвы. Что еще у тебя есть? Команда? Правильно, команда. Но не навек же. Что еще нужно? Любви? Не проговорись в команде, ребята засмеют. Да оглянись по сторонам, осчастливь кого-нибудь... Сколько писем ты получаешь, сколько красавиц смотрит на тебя, когда ты выходишь на лед? Губят, как говорится, широкие возможности твою личную жизнь.
Они
– Приехали. Мне сюда, - Рогов вылез.
– До свидания, - сказал высокий печально.
– Спасибо, - добавил маленький.
– Счастливо, - Рогов закрыл и подергал дверцы.
– Вы, наверное, есть хотите? Поешьте. Деньги есть?
– Есть, - кивнули они оба.
– Вот и сходите. Шутка ли, с раннего утра не ели. Так недолго и ноги протянуть, как вы в хоккей играть будете?
– Да что там мы играем, - улыбнулся с грустью маленький.
– Так, балуемся.
– Все равно есть надо, - сказал Рогов, и они опечаленно направились в пельменную на другой стороне переулка.
Он смотрел сквозь широкие окна: мальчишки ставили на подносы тарелки, говорили о чем-то, медленно продвигались вдоль раздачи. Рогов стоял и смотрел. Он был рассеян и задумчив и не замечал уличной сутолоки вокруг.
Высокий вдруг увидел его и застыл, а потом толкнул товарища локтем; оба ошалело уставились на стоящего за стеклом Рогова, потом бросили ложки и, подталкивая друг друга, кинулись к выходу.
Втроем они вышли на широкую улицу, по которой гулял холодный ветер и текла пестрая толпа. Рогов открыл тяжелую дверь с массивной медной ручкой, они прошли в роскошный вестибюль, зеркала отразили среди пальм, бронзы и мрамора растерянно озирающихся мальчишек; как привязанные, они настороженно двигались за Роговым, боясь отстать; сразу было видно, что они впервые в таком месте.
Вслед за Роговым они испуганно вошли в зал, стройный, франтоватый метрдотель слегка поклонился Рогову и спросил с недоумением:
– А эти...
– Со мной, со мной...
– успокоил его Рогов.
Мальчишки робко сели и стали настороженно озираться: резные дубовые панели, плафоны с пастушками и амурами, за окном иностранные машины, на столиках лампы с абажурами...
Гибко двигались проворные официанты, один из них направился к столику, парни затравленно поджались.
– Мои гости.
– Рогов показал на сидящих напротив мальчишек.
– Очень приятно, - ответил официант почтительно, но с еле заметной иронией и положил перед ними меню. Потом вышколенно отступил.
Мальчишки заглянули в меню, ошарашенно переглянулись и оторопело взглянули на Рогова.
– Ничего, ничего, рассчитаемся, - улыбнулся он.
– Я выберу, хорошо?
Над столами витал разноязыкий гомон, мальчишки таращились во все стороны. Официант быстро и умело расставил все на столе, поклонился "Приятного аппетита" и ушел; мальчишки боялись пошевелиться.
– Вы что?
– спросил Рогов.
– Ешьте.
– Они не двигались, и он повторил: - Ешьте, кому говорят!
Они смущенно улыбнулись и робко взяли вилки. Он сидел напротив и рассматривал их: лица загорелые, но загар медно-красный, как у матросов или рыбаков, видно, много находятся на ветру, руки темные, в ссадинах, кожа грубая, шершавая, как наждак, на пальцах металлическая чернота, никакое мыло не отмоет, устанешь тереть. Он и себя помнил таким, только вместо загара - въевшаяся в кожу рудная пыль.