Восемь трупов под килем
Шрифт:
— Злоумышленник на борту, говорите? — Голицын резко встал, смерил Турецкого испепеляющим взглядом, затем стал по очереди рассматривать других. — А ведь злоумышленник не под днищем сидит, верно? Не спрятался в укромном уголочке, чтобы никто его не нашел. Вряд ли у него есть шапка-невидимка. Это один из вас, друзья мои. Один из тех, кто сейчас тут сидит, делает возмущенное лицо, или наоборот… — он повернулся к прислуге, — корчит тут из себя простоту непричастную. Будем же тверды и последовательны…
— Игорь, прекрати! — взвизгнула Ирина Сергеевна, и все с недоумением на нее воззрились. Она не растерялась: — Хватит, Игорь! Мы все хотим домой, нам надоело здесь, это уже нестерпимо!..
— Ша!!! — Голицын шарахнул кулаком по стеклянному столику. Столик не сломался — следует отдать должное производителю. Ирина Сергеевна сникла, втянула голову
— Во-первых, не гениального, а отчасти способного, — отрезал Турецкий. — Не обольщайтесь, Игорь Максимович, за несколько часов я вам злодея на блюдечке не доставлю. Очень жаль, что вы не внемлете голосу разума. С большой долей вероятности тело Николая может рассказать, кто на него напал. Но с ним должен поработать хороший специалист. Вы упорно отвергаете такую возможность. Дело ваше.
— Кстати, Игорек, — храбро брякнул Феликс, — я тоже не понимаю, почему ты не хочешь отдать Николая в заботливые руки медиков. Не факт, что из-под раны они что-то извлекут, но вероятность этого отнюдь не гипотетическая…
— Я сказал, хватит! — рассвирепел Голицын. — Если к вечеру завтрашнего дня не появятся реальные зацепки, яхта направится к Сочи. Но я не стал бы на вашем месте, Александр Борисович, радоваться этому факту.
— О, это да, — согласился Феликс. — Игорек — очень мстительная личность.
— Заткнись, Феликс. Работайте, Александр Борисович. И признайтесь, — Голицын ядовито прищурился, — разве вам самому не интересно?
Турецкий пожал плечами.
— Мои интересы никак не связаны с опасностью, которой подвергаются люди. Но воля ваша, Игорь Максимович, с вашей властью на этой яхте трудно спорить. — «Пока — трудно поспорить», — подумал он. — Поэтому я очень благодарен вам, что второй раз за ночь вы собрали людей в этой уютной комнатушке. Хотелось бы прояснить некоторые неясности, пока все не разбрелись. Я должен знать, кто где находился и чем занимался в отрезок времени от одиннадцати вечера до одиннадцати двадцати. А также с двенадцати до часа. Надеюсь, это не сильно утомит уважаемых господ? С вас, Игорь Максимович, и вас, Ирина Сергеевна, мне бы тоже хотелось снять показания. Для закрепления, так сказать, усвоенного…
— О, мой комиссар Мегре… — пробормотала Николь, шатко поднялась и, ни на кого не глядя, вышла из кают-компании. Все недоуменно посмотрели ей вслед. Воцарилась тишина. Николь не возвращалась.
— Что это значит, Игорь Максимович? — Турецкий резко повернулся к Голицыну.
— Спать пошла, — объяснил Голицын, — предлагаете тащить ее сюда за волосы?
— Но это же безобразие! — возмутился Турецкий. — Чего вы насмехаетесь? Я должен бегать по вашему кораблю и собирать людей?
— Да пошли вы все, — практически на чистом русском проскрипел Робер, поднялся и уволокся вслед за супругой. И его проводили глазами.
— М-да, мне тоже кажется, что на сегодня достаточно приключений, — признался Феликс, выбрался из кресла и побрел к выходу, не забыв прихватить початую текилу. На пороге он остановился, обвел присутствующих мутным взором: — Ей-богу, господа, начинает надоедать. Жалею и скорблю, что мы лишились двух прекрасных молодых людей, но ведь надо и честь знать, или как? Приятных сновидений, о ревуар.
Тихо поднялся и вышел Лаврушин. Свысока посмотрела на супруга, вздернула нос и удалилась Ирина Сергеевна. Отступила за штору скромно мнущаяся в проходе Герда. Матросы посмотрели друг на друга, пожали плечами и, не услышав указаний шефа, тоже скрылись за шторой. Голицын рухнул в кресло, закрыл ладонью лицо и затрясся в беззвучном хохоте. Резко взметнулся, вышел, хлопнув стеклянными дверьми. Отвалился от косяка Салим, удалился вслед за хозяином.
— Не везет вам, Александр Борисович, — с саркастическими интонациями в голосе заметил Манцевич. — В качестве утешительного приза можете допросить меня. А потом уж — не обессудьте — придется вам отлавливать каждого поодиночке.
«Черта с два, — подумал Турецкий. — Разве мне больше всех надо?»
Список происшествий в ночь с субботы на воскресенье пополнился через час. Еще одна волнующая драма. Будить народ в три часа
— Никогда ничего не проси, — бормотал он, засыпая, — сами придут, сами все дадут, все расскажут…
Он очнулся в начале четвертого (практически утро), когда мимо каюты кто-то протопал. Воцарилось возбуждение. Хлопали двери. Истерично горланил Голицын. Снова кто-то пробежал.
Он вздохнул, неторопливо добрел до крана, сполоснул лицо. Подошел к двери, постоял недолго, пытаясь сообразить, имеет ли очередная кутерьма отношение к необъяснимым событиям. Или обычная «мелочевка» — например, пожар в машинном отделении, или яхта пропорола днищем острый риф. Чаще всего в криках людей повторялось имя «Ольга Андреевна» — но явно не в контексте «мертвая».
— Не везет вам, Ольга Андреевна, — пробормотал Турецкий. — Вы, словно та легкомысленная девушка, что вляпалась в весну…
В дверь забарабанили, пришлось открыть, сделав строгое лицо.
— Выходите, — шипел Манцевич, — не хрен спать!
— Снова все пропало? — пошутил Турецкий.
Из каюты напротив высунулся заспанный Шорохов. Из другой — Герда, она растерянно хлопала глазами, водружая на нос неуклюжие очки. Соседний отсек тоже наполнялся любопытствующими людьми. По лестнице взбирался Салим. Он поддерживал под руку Глотова — парень с трудом перебирал ноги, двигался, точно слепой, он был бледен, как заштукатуренная стена, с разбитого виска сочилась кровь. Он зажимал висок рукой, но кровь сочилась по пальцам, стекала на камуфлированную майку.
— Помогите Ольге Андреевне, — бросил Салим, — она внизу, сознание потеряла…
«Это стремление Ольги Андреевны быть в центре внимания становится просто раздражающим», — думал Турецкий, отравляясь в путь. Через несколько минут в узком пространстве между кормовой частью нижней палубы и машинным отделением собрались все — даже те, кто считал, что происходящее не имеет к нему никакого отношения. Ругался и скрипел зубами Голицын, хваталась за сердце Ирина Сергеевна. Плакала Ольга Андреевна. Опрос выявил следующее. Примерно без четверти три Ольге Андреевне Лаврушиной приспичило выйти из каюты. Салим стоял на посту — между каютами хозяина и Лаврушиных. Парень неприхотливый, не нуждается ни во сне, ни в еде, ни в питье, и естественные физиологические позывы умеет переносить стойко. В предыдущие полчаса он никуда из коридора не отлучался — встал на пост, как только люди разошлись по каютам. Отчет Салима был предельно доходчивым — русским языком парень владел. Вышла Ольга Андреевна — вылитая смерть, а не женщина. Дрогнуло даже его черствое сердце. Он заступил дорогу — вы куда, дескать? «Пустите меня, Салим, я хочу увидеть своего сына», — попросила женщина. «Ольга Андреевна, — растерялся телохранитель, — он мертв, его тело в холодильной камере». «Я знаю, — сказала женщина, — вы же не считаете, что я сошла с ума? Все в порядке, Салим, я просто хочу побыть рядом с сыном, пока его не закопали в землю. Ведь в этом нет ничего криминального, правда?» Мыслить нестандартно Салима тоже обучали. «Хорошо, Ольга Андреевна, вы можете пройти к своему сыну, но я пойду с вами. Разорваться охранник не мог, решил, что важнее быть с женщиной, нежели торчать под каютой Голицына. Женщина равнодушно пожала плечами — как хотите, мне все равно. Они прошли по коридору. Салим спускался первым… и вдруг насторожился — обычно перед дверью в холодильную камеру горит плафон. В этот час он не горел. Он шепотом приказал Ольге Андреевне притормозить, извлек фонарик из нагрудного кармана. И покатилось! Под дверью в камеру лежал Глотов, из головы сочилась кровь. Он не был мертв — уже прогресс! Шевелился, стонал, пытался привстать. Салим помог ему подняться, прислонил к стене. Заволновалась Ольга Андреевна, подбежала, стала платком вытирать с него кровь, спрашивала, что случилось. Глотов уже оклемался, голова у него болела, но работала. Из сбивчивых объяснений матроса явствовало, что примерно без пятнадцати три он вышел из каюты, чтобы совершить обход нижней палубы и трюма (таково распоряжение Голицына — подвергать «Антигону» периодическому обходу). Когда он уходил, Шорохова не было в кубрике — тот дежурил в рубке и на верхней палубе. Он даже не видел своего коллегу. Первым делом спустился в машинное отделение, поколдовал у пары аппаратов, повозился с генератором. Минут через десять отправился наверх, тоже удивился, почему не горит свет (вроде горел), скрипнула дверь — буквально под носом, он почувствовал толчок, потерял равновесие, ударился виском о вмонтированный в переборку уголок. Сознание шатнулось. Провалялся он в беспамятстве, видимо, недолго, очнулся от сильной боли. В этот момент и подоспели Салим с Ольгой Андреевной.