Восемь знамен
Шрифт:
Лань Гуй спешно покидала расходящуюся толпу, чтобы никто из зевак не смог узнать в ней дочь управляющего провинцией. Она стремительно прошла по уходящей в гору улице, мимо бамбуковых прилавков, пока пустующих, так как и продавцы, и покупатели ушли смотреть на казнь, и направилась дальше, к обрыву над рекой. Там она со стоном усталости упала в траву.
Чжан Цзинь бежал следом за хозяйкой. Джеймс Баррингтон подходил гораздо медленнее: управляющему Дома Баррингтонов в Уху недостойно мчаться по улице, да кроме того, и просто жарко. В Уху, находившемся в двухстах милях от моря, либо дул ураганный ветер, либо стояла абсолютная тишь, как сегодня.
Лань Гуй поднялась на ноги и стряхнула пыль с одежды — свободной блузы и панталон, традиционных для китайских женщин. Дополнял ее туалет светло-голубой плащ, украшенный ярко-красными драконами и птицами. Плащ свидетельствовал о высоком положении девушки в обществе, так же как и обувь: обычные китайские башмаки на деревянной подошве, но с мелкими жемчужинами, вделанными в дерево. Обнаруживать богатство своей семьи в одежде, и особенно в обуви, было традицией маньчжурских женщин. Да и Хуэйчжэн хотел, чтобы его дочь выделялась из общего людского стада.
Одежда одеждой, но и так вряд ли кто-либо спутал бы эту крепкую красивую стройную молодую девушку с длинными блестящими черными волосами и огромными глубокими черными глазами с какой-нибудь китайской девушкой-простолюдинкой на коротеньких ножках! Джеймс остановился рядом с ней.
— Как ты себя чувствуешь?
— Я чувствую себя… возбужденной. Будь у меня муж, я сейчас же пошла бы к нему и удовлетворилась.
Она неотрывно смотрела на него с приоткрытым от возбуждения ртом. Джеймс взглянул на Чжан Цзиня, смиренно замершего у ее плеча. Он знал о преданности юноши своенравной госпоже. Знал и Чжан Цзинь, что Лань Гуй для него — не более чем сказочная мечта: ведь он всего лишь раб.
Другое дело — Баррингтон.
— Тогда выходи замуж за меня, — спокойно сказал Джеймс, — и будешь удовлетворена.
Лань Гуй отвела взгляд, затем ее огромные глаза вновь остановились на его лице. Однако возбуждение уже угасло. Он как-то раньше предлагал ей это, но тогда она обратила все в шутку. Сегодня же ей было не до шуток.
— А ты сделаешь меня очень богатой?
— Да, очень богатой, — пообещал он.
Лань Гуй на мгновение показала язычок.
— Я хочу стать очень, очень богатой, — призналась она.
— Я завтра же переговорю с твоим отцом, — заявил молодой человек.
— Но мы сможем пожениться очень нескоро, — с сожалением напомнила Лань Гуй.
Дело в том, что не так давно умер император Даогуан, и двадцатисемимесячный траур истек только наполовину.
— Но мы можем объявить о помолвке, — заметил Джеймс и, наклонившись, поцеловал ее в губы.
Для Лань Гуй его порыв стал полной неожиданностью, так как она и понятия не имела о поцелуях, которые не были приняты в Китае. Но едва его язык коснулся ее губ, она почувствовала, как вдоль спины пробежала нервная дрожь. Девушка резко отстранилась и побежала прочь по улице: ее трясло от возбуждения. Что скажет папа? Это, без сомнения, перст судьбы. Ведь сегодня день ее рождения, а рожденных на десятый день десятой луны, по преданию, ждет великое предназначение. Но пока она не могла представить ничего более великого, чем брак с Джеймсом Баррингтоном.
Джеймс счастливо насвистывал, шагая вдоль берега реки. Как говорили китайцы, Янцзы брала свое начало где-то так неимоверно далеко в горах на востоке, что можно было подумать, будто речь идет по меньшей мере о Европе. Глупость, конечно, однако Джеймс Баррингтон мечтал исследовать эту реку до самого ее истока, хотя бы ради того, чтобы своими глазами увидеть глубокие ущелья и живописные пороги реки, о которых ему с восторгом рассказывали все те же китайцы. Через Уху Янцзы текла широко разливаясь и неся свои воды неспешно, с достоинством, разве что во время паводков становясь бурной и злой и оттого более величественной. Кроме того, здесь она была еще и желто-коричневой, а по своей нарочитой отстраненности от всего, что ее окружало, какой-то уж очень китайской. Отчим Джеймса рассказывал, что к северу есть еще одна река с куда более желтой по цвету водой, которая, разумеется, так и зовется — Хуанхэ, Желтая река.
Что бы ни рассказывали о реке Янцзы, бесспорным оставалось одно: это величайший, созданный природой водный путь, о котором когда-либо слышал Джеймс. Вверх и вниз по течению беспрестанно сновали суда — от сампанов до океанских джонок. Некоторые из тех джонок принадлежали Дому Баррингтонов. Две из них были сейчас пришвартованы у дока под обрывистым берегом — в них грузили рис. Однако до сих пор иностранных судов видно не было. Если за десять минувших лет после подписания Нанкинского договора, открывшего побережье Китая для британской торговли, число судов под британским торговым флагом в Восточно-Китайском море утроилось, то никто еще не осмелился нарушить договор и попытаться пройти вверх по Янцзы, хотя, без сомнения, многие иностранцы мечтали об этом. И пока дед Джеймса Баррингтона оставался единственным англичанином, направившим свой корабль выше Нанкина.
Джеймс остановился на минутку, чтобы взглянуть на многие сотни лодок, что никуда не плыли, навечно причаленные к берегу. Вот она, частичка великой судьбы Китая, выпавшей на долю людей, чье жизненное пространство ограничивалось кусками дерева около двадцати футов длиной и четырех шириной. Разве что иногда они сходили на берег разжиться овощами или поразвлечься зрелищем казни. Рыбу на их стол давала река, она же обеспечивала их водой, как, впрочем, и весь остальной город, а также рисовые поля по берегам.
Приближаясь к купленному для него отчимом у местного мандарина дому, возвышавшемуся на холме с видом на реку, которая протекала в сорока футах у подножия — благодаря такому удобному расположению дом оставался в безопасности в случае паводка, когда река выходила из берегов, — Джеймс почувствовал, что любит Янцзыцзян, да и не только реку — сам Китай, всю эту великую страну… за исключением разве что катящихся голов и рычащих собак. В этой стране, он чувствовал, дремала огромная мощь, даже несмотря на то, что многие населяющие ее люди выглядели бедными и угнетенными. Но все они еще не разучились смеяться, пусть даже подчас это был и злой смех. Да к тому же бедность и деградация не касались Дома Баррингтонов.
— Я намерен жениться на Лань Гуй, — объявил за обедом Джеймс.
Его сестра и двоюродный дядя с ужасом уставились на него.
Молодые люди представляли собой весьма странное сообщество, поскольку двадцатидвухлетний Джеймс был фактически их старшим наставником. Так решил Мартин Баррингтон три года назад, поручив своему молодому пасынку незамедлительно заняться управлением одним из филиалов семейного торгового дома. Он не стал возражать, когда в прошлом году Джоанна пожелала присоединиться к брату, чтобы помочь ему, как она выразилась, содержать дом. Джеймс и Джоанна всегда были близки. Разумеется, Мартин считал Джеймса своим наследником, а молодой человек с ранних лет проявлял себя трезвомыслящим и глубоко порядочным человеком. Мартин не сомневался, что он хорошо позаботится о своей сестре.