Восемь
Шрифт:
А он кричит изо всех сил, требуя ласки, еды, внимания, и это оглушает.
Я прижимаю Айви к себе, когда она пытается вырваться, испытывая необходимость в этой связи с чем-то хорошим, с чем-то реальным.
Физически я никогда не причиню ему боли. Мне это известно. Я это знаю. Но каждый раз, когда вынужден прикасаться к нему, то становлюсь отрешенным. Мысленно отключаюсь от этого момента, как при любой другой работе по дому — когда мою посуду, стригу газон, выношу мусор — эта работа,
Я разумный и адекватный человек. И знаю, что не должен испытывать такие чувства по отношению к маленькому беспомощному малышу. Но мне просто все равно. Абсолютно. И это превращает меня в самого плохого человека на земле.
— Папочка, — снова начинает Айви, повышая голос под громкий плач своего брата. — Мы можем позвонить дяде Айзу, чтобы он смог помочь Алтурру перестать плакать?
— Да, принцесса Айви. Думаю, это отличная идея. Иди и надень свои новые розовые резиновые сапожки, а я позвоню дяде Айзу. Встретимся на кухне через пять минут, хорошо?
— Хорошо, папочка, — соглашается она, поднимая голову и улыбаясь мне, прежде чем ослабить хватку на моих ногах и поспешить за коробкой в чулане под лестницей.
Я смотрю, как она исчезает и вытаскиваю телефон из бокового кармана, не обращая внимания на множество сообщений и пропущенных звонков ото всех. От моей матери, с работы, от Джейка, Нейта. Даже Эмма и Кэри пытались звонить и не дозвонились. Я не хочу иметь дело ни с кем из них.
Отклонив все их попытки легким прикосновением пальцев, я пролистываю свои контакты, останавливаясь на имени Айзека, меня коробит от криков Артура, которые становятся все громче и пронзительнее.
Сомневаюсь всего лишь секунду, вспомнив, что я практически вышвырнул своего брата из этого дома вчера вечером. Я сказал ему уходить и не возвращаться. Обвинил в том, что Айзек сует свой нос в то, что его не касается. Я сказал все это своему брату после того, как он спал последние несколько недель на моем диване или на полу в спальне Айви. Он оставался в этом наполненном горем доме, чтобы позаботиться о моих детях. Чтобы кормить их, мыть, одевать и утешать. И быть уверенным, что я ем и пью достаточно для функционирования моих внутренних органов.
Он был нашим спасителем, а я выкинул его, как мусор.
Пальцем нажимаю на значок вызова звонка, и подношу телефон к уху, слушая, как происходит соединение, и раздается гудок, а потом еще и еще, и еще, но он не берет трубку.
Айзек не отвечает, однако меньше, чем через тридцать секунд открывает входную дверь запасным ключом и с опаской входит в дом. Он останавливает взгляд на мне, а потом поворачивает голову на крики Артура. Его волосы — спутанный беспорядок, а на лице видны следы ото сна. Он выглядит так, будто его впечатали во что-то твердое и неприятное.
— Я спал в машине, — говорит брат, и, повертев телефон в руке, засовывает
— Зачем? — не могу не спросить я, находясь в замешательстве от предполагаемой причины, по которой он остался, когда я более чем очевидно дал понять, что не нуждаюсь в его помощи.
Айзек дергает головой в сторону лестницы, откуда эхом раздается крик ребенка.
— На случай, если понадоблюсь кому-нибудь из вас.
У него настороженный взгляд, а мимика выдает его сомнение. Он ждет моих действий: вышвырну ли я его или позволю позаботься о моем сыне. О сыне, чьи маленькие легкие, должно быть, горят, а лицо красное и искажено от боли.
И даже зная об этом, не делаю ни единого движения, чтобы подняться по лестнице и пойти к нему.
Где-то глубоко в душе я понимаю, что человека, хуже меня, нет. Какой отец ненавидит своего новорожденного ребенка?
Я.
— Не мог бы ты присмотреть за Артуром пару часов, — начинаю я, переминаясь с ноги на ногу под его пристальным взглядом и избегая зрительного контакта, после чего оглядываюсь через плечо, чтобы посмотреть, куда же запропастилась Айви со своими сапогами. — Я обещал Айви, что отведу ее покормить уток.
Лицо Айзека оживает, а его глаза округляются от удивления, несмотря на попытку скрыть надежду, которая ясно указывает на лишенные сна черты. Он знает, что за исключением похорон Лоры, это будет первый раз, когда я выйду из дома с тех пор, как мы привезли Артура из больницы.
— Это здорово. Я с удовольствием побуду с Артуром. Хм… я, — брат замолкает ненадолго, указывая рукой и щелкая пальцами, в сторону шума из детской наверху, — просто схожу и посмотрю, что там за детские неожиданности в подгузнике у малыша.
Он быстро бежит вверх по лестнице, перепрыгивая сразу через две ступеньки, спеша убедиться, что с малышом все в порядке. Добежав до пролета, он бросает через плечо:
— Веселитесь, народ, не спешите домой. У меня все под контролем.
Ты прикрывал мою задницу последние два месяца, Айзек.
Я смотрю туда, где только что стоял брат. Мой слух сконцентрирован на громком плаче Артура, который вдруг резко прекращается, а значит, Айзек взял его на руки и укачивает.
На его месте должен быть я.
Эта мысль скребется в моих висках, перемещаясь к затылку и спускаясь вниз по позвоночнику — такое же ощущение, когда кто-то царапает ногтями школьную доску. На его месте должен быть я, но даже представить не возможно, что я когда-либо буду на его месте.
— Папочка, я готова. Надела свои резиновые сапожки, — заявляет Айви у меня за спиной, и я благодарен ее вмешательству в мои мысли, которые туманом застилают мой разум.