Вошь на гребешке
Шрифт:
– Тэра не подвела. Ты потеряла детеныша, я потеряла себя, - едва слышно выдыхает женщина, пробуя повернуться лицом к зверю.
– Бери все, что осталось. Бери, мне не жаль. Уже не холодно. Не больно. Даже прорицатели не ведают, зачем вы хотите вращивать нас в себя. Но я знаю, зачем это нам двоим. И ты знаешь. Должен хоть кто-то помочь... если люди не в силах, пусть ты. Забери меня, но оставь её человеком.
Чера негромко мурлычет - вряд ли хоть кто прежде слышал от этого зверя подобный звук. Мех словно согревается, наполняясь изнутри летним легким светом. Каждый волосок лоснится, взблескивает.
Черна вздрогнула и огляделась. Ложка в руке. Пустая тарелка. Пещерка, тусклый свет плоскости. Иное время, никак не связанное с тайной, подсмотренной в слоении. Кто была та женщина? Вальз, это несомненно. Она умирала, была лютая зима - из давних, какие полвека назад едва не сгубили лес. Как сложилась жизнь старого анга? Почему он упоминал королеву? Если он ушел на юг, можно ли перебрать имена и угадать, кто он был? Анг незнакомый. Повадка не северной выучки. И не запад - таких воинов Черна повидала достаточно. Зенит, но у каждого все равно есть исходная школа и первый учитель.
– Не могу я сжечь список, - продолжал сердиться старый монах, перемешивая на сковороде овощи.
– Хоть бы глянь. Прочти, обдумай, с небесными покровителями посоветуйся, а там я уж - сожгу. Матерь божья мне в помощь, сожгу.
– Кто они?
– со стоном уточнила Черна, опасливо косясь на мятую бумажку.
– Упыри, - веско приговорил дед.
– Кровью людскою питаются. Ворочают армиями и злу привержены.
– Ты помолись за их души, просветлеют или хоть зубов лишатся, - предложила Черна.
– Так вроде и надо. У вас.
– Топором таких только и крестить.
Черна сгребла сгибом пальца остатки месива со дна тарелки и облизнулась. Как спорить со старым монахом, едва способным стоять на ногах от голода и слабости? Он сегодня пережил большой страх и все же добрался до пещеры - кормить более здоровую спасительницу... Перевернув бумажку, Черна встряхнула её, щурясь и едва разбирая каракули незнакомой письменности. Плоскость скудно делилась знаниями, сокрытыми за барьером от общей жадности и лени.
– Муссолини.
– Тут недалече, - оживился старик.
– Этого первым, ну и нашего уж, я пока не решил, а может и не одного, с божьей-то помощью...
– Гитлер.
– Обязательно, - с нажимом утвердил старик.
– Этот на севере тьму копит. Там вон. Далеко. Козлище с крыльями явился к нам в Монтсеррат с их людьми.
– Что же ты козлище не внес в список впереди прочих?
– повела бровью Черна.
– Сталин.
– Этот подальше, на востоке, - махнул старик.
– Вовсе злой злодей. Так у них и поют: весь мир, значит, до основания. Снести. И веру, и храм, и...
– Черчилль. Смешное имя. Чер - как у меня начальный слог, звериный.
– Звериный, - закивал старик.
– Он и есть зверь.
– И еще и еще, - дальше читать имена вслух не было смысла. Черна нахмурилась, стараясь сохранить серьезность и не обижать старого монаха.
– Дед, давай уговоримся. Ты помолись и все
– Где ж их взять, хороших, - в запальчивости отмахнулся монах. Уныло сник. Сел, косо глянул на Черну.
– Зря, богоугодное дело. Вот жгли ведьм - оно тоже было не вполне ладно, а для благого начинания. Детишек спасали, так я вижу.
– Добрый ты, - улыбнулась Черна.
– Свой ужин отдаешь мне. Детей учишь. Травки собираешь, лекарства делаешь. Добрый, простой... В Нитле был бы ты уважаем и вырос в интересного анга, но уж никак не в вальза. Живи на горе, дед. Не надо тебе пробовать исправить такой большой мир. И мне не надо. Пусть его... крутится, как умеет. Лишь бы без посторонних козлищ.
Глава 18. Влад. Путь боли
Нитль, лес на границе зенита, тропа крови Тоха
Он без оглядки улепетывал с поляны, оставляя за спиной ужас человечьего выражения на звериной морде. Он брел и рвался вперед, спотыкаясь на вроде бы ровном красном корне - и не мог убежать, не мог сморгнуть картинку так, чтобы она не стояла перед глазами.
Игра ли все, что здесь творится? Вопрос утратил смысл, выродился в иной: какую цену надо оплатить, чтобы очнуться дома? В привычном мире большого города, где величайшим ужасом казался матерящийся после недосыпа и скандала с женой очередной шеф, инвестор или просто денежный мешок. Нет, не так. Путь даже - назад на ту свалку и прямо под черное дуло, лишь бы умереть человеком и не успеть знать о себе то, что хуже клейма, что теперь не изъять из памяти. Как ты кричал, ощущая полнейшее бессилие и поддавшись отчаянию. Как был слизнем, и чьи-то руки брезгливо цепляли ничтожную вещь и бросали в корзину. А затем ты вроде бы стал человеком, но все сделалось еще хуже: ты собственными усилиями подтвердил ничтожность, отраженную приговором в остановившемся взгляде буга, когда его череп раскроил друг Тох лишь потому, что заигравшийся Влад не оставил выбора...
Все мы видим себя неплохими людьми. Да, живем довольно тихо, играем в войну на экране, не морщась смотрим, как хлещет электронная кровь. Обожаем взбодриться, наблюдая из удобного кресла фильм ужасов в сколь угодно безупречной трехмерности. Все равно она - фальшивая. А мы настоящие, и наше мужество не подделка, так? Случись что действительно страшное в жизни, мы не дрогнем. То есть, может и дрогнем, но уж затем сразу стиснем зубы и отстоим свое. Пожалуй, иначе и нельзя. Человек не может существовать без иллюзий, которые, как одежда толкового дизайнера, маскируют недостатки и подчеркивают достоинства. Это делает нас сильнее, помогает выжить и не быть раздавленными безразличием больших городов.
События и поступки последних дней содрали "одежду" до последнего лоскута. Влад ощущал себя голым, а еще ему чудился взгляд леса: всезнающий, презрительный, даже брезгливый. Увы, от себя убежать нельзя, теперь Влад знал, что это не красивые слова, а горькая правда. И все же он бежал, а затем брел, хромая и скрипя зубами. Красный корень ложился под ноги бугристый, верткий. Он приковывал взгляд, превращая путь в жутковатое подобие тоннеля, смазанного в сплошные полосы, штрихи. Тошнота накатывала волнами.