Восходящие потоки
Шрифт:
Как же ты меня тогда треснул, скотина! Как будто целая редакция обрушилась мне на голову…
Кстати, разве ты не знал, что Борис Алексеевич Введенский мой дедушка? Не знал? Это тебя в какой-то степени извиняет… М-да… Павлик, дорогуша, пойми, мы живем в циничное время и в циничном мире. Вот ты считаешь, что я тебя обобрал. Я же считаю иначе. И вот почему. У меня появилась возможность удвоить капитал. И я его удвоил. За твой счет, Павлик, за твой счет.
Открою тебе глаза: ты не деловой человек, вот в чем твоя беда. В любом случае, при любом раскладе тебя ждал финансовый
Не воспользовался бы я, воспользовался бы кто-то другой. Ты все равно бы вылетел в трубу. И меня бы утащил с собой. Дело в том, что ты слишком хорошо думаешь о людях. А это ошибка: на самом деле люди — мразь и говно, запомни это. Когда ты это осмыслишь, многое в твоей жизни упростится. Тогда тебе будет легче принимать суровые, жесткие решения, которыми выложена дорога к успеху. Заметь, — к любому успеху.
Гаденыш по-прежнему стоял ко мне спиной и любовался похоронными цветами.
— И последнее. Тебя пощадили. Не последнюю роль в этом сыграл я. Я мог бы тебе этого и не говорить, но ведь мы были когда-то друзьями… И потом, я, вернее мы, намерены продолжить эксперимент, в котором тебе отведена главная роль. Средства для существования — и существования безбедного — тебе будут отпущены. Видишь, сколь гуманны те, кого ты вздумал надуть…
В словах Гаденыша я услышал едва уловимую фальшь. Он, видно, и сам почувствовал это, потому что, слегка помедлив, добавил:
— Эк ты наловчился, — он с одобрением посмотрел на меня, — да-да, есть еще один человек…
Он замолчал, по-видимому, рассчитывая, что я примусь его расспрашивать. Но я затаился и не издал ни звука. Гаденыш передернул плечами. Я опять пригляделся к тому месту, где у него прежде был горб. Я ничего не понимал: горба не было. Гаденыш продолжал:
— Так вот, тебя пощадили. Но с условием. Чтобы духу твоего не было в России. Понял? Ты не должен звонить своим друзьям, не должен иным способом с ними связываться. Для всех ты умер. Ты Паоло Солари. Как ты будешь из всего этого выпутываться, с твоим ужасным произношением и внешностью старорежимного диссидента, не знаю. Это уже твоя забота. Хотя один совет могу дать, я бы на твоем месте привел свою внешность в соответствие с фотографией в паспорте. Могу прислать парикмахера. Кстати, с бритой башкой ты мне нравишься больше, вид у тебя тогда не такой глупый…
Он повернулся ко мне.
— Ответь мне, Павлик, ты когда-нибудь напишешь свою гениальную книгу? Тебе ведь всегда что-то мешало… Мне интересно знать, что тебе помешает создать шедевр на этот раз. Кстати, если ты напишешь что-то стоящее, то тебе будет дозволено вернуться и прильнуть к родным березкам… Решение об этом принималось, как это водится в современной России, в сауне, вернее, в массажной с дамской прислугой. Открою тебе еще один секрет, я поспорил с одним очень влиятельным лицом. В далекие годы он разновременно окончил два института, — Гаденыш сделал паузу, — один из которых театральный.
Я подивился совпадению — мой отец тоже окончил два института и тоже разновременно. И один из них — театральный, причем режиссерский факультет.
— Так вот, — продолжал Гаденыш, — как многие умные и богатые люди, он, устав от бесконечных шести- и семизначных цифр, которые днем и ночью вертятся у него в голове, любит на досуге отвлечься на что-то необычное. Он любит ставить спектакли… Он разыгрывает жизнь, словно колоду карт тасует. А потом фишки ставит. Фишки — это живые люди. Он говорит, что это страшно увлекательно…
Я похолодел.
— По этой причине он не чужд странным выходкам, и вот ему взбрело в голову поспорить на тебя… Вернее, на то, как ты, с твоими непомерными беллетристическими амбициями, распорядишься нежданно свалившейся на тебя свободой, и чего ты, вшивый интеллигентишка и слюнтяй, сумеешь достичь за то время, что отмерено тебе участниками спора…
— Отмерено мне? — я сделал круглые глаза.
— А чего ты бы хотел?! Чтобы мы ждали целую вечность, пока ты родишь роман века, а потом будешь пытаться пристроить его в какое-нибудь издательство, потом будешь тратить время и деньги, если тебе хватит того и другого, чтобы его "распиарить", и прочее и прочее. Тебе даются два года, слышишь, да-да, два года, и ни днем больше! Отсчет пойдет с ноля часов завтрашнего дня. За эти два года ты должен или покорить олимп, или… — он развел руками.
Я не удержался от вопроса:
— А на что поставил ты?
Гаденыш закашлялся. Он кашлял не менее минуты. Отдышавшись, он с сомнением посмотрел на меня и сказал:
— На "зеро". А если серьезно, то я удивлен: странно слышать такое из уст инженера человеческих душ. Ты не инженер, ты даже не техник, ты лаборант человеческих душ. Я думал, что ты меня знаешь лучше, — он удрученно покачал головой.
— Позволь еще один вопрос?
— Только если он не такой же идиотский…
— Никогда не поверю, что этот человек ввязался в спор, не имея какого-то представления о том, на что я способен. Он что, меня знает?
Гаденыш долго смотрел в потолок. Потом открыл рот… но тут же закрыл его и уклончиво улыбнулся.
— И, если можно, последний вопрос?
— Валяй…
— Чего в праве ждать объект спора в случае провала…
Гаденыш перебил меня.
— В том-то вся и соль, что этого не знает никто, — он посмотрел на меня. — Дело
в том, что ты не игрок. У тебя нет этого, страсти победить, выиграть любой ценой. В этой жизни везет только игрокам. Так было всегда. И так будет всегда. Везет только…
— Только игрокам?
— Да.
— А таланту? Гению? Не везет?..
Он скривился и махнул рукой.
— Ну, вот, завел старую песню… И вот еще что, не балуй, не пытайся исчезнуть. И не думай! Тут, брат, такие силы действуют, что субъектам и не с такими конспираторскими талантами с ними не сладить. Ты все время будешь на мушке. За тобой будут постоянно следить. Но ты этого даже не заметишь… Кстати, если тебе это интересно, на кону особняк твоего предка. Да-да, бывший фамильный дом господ Базилевских на Воздвиженке.