Восходящие потоки
Шрифт:
От изумления я открыл рот. Гаденыш мерзко захихикал.
— Я не буду тебе всего сейчас рассказывать, но победивший в споре получит этот симпатичный домик. После того как из него выселили выходцев с Востока, он пустует и будет пустовать до тех пор, пока его не передадут мне или моему сопернику.
Я стоял на обочине узкой шоссейной дороги с дорожной сумкой на плече. Еще не осела пыль от машины, которая привезла меня сюда, и держался в воздухе запах отработанного топлива. Некоторое время я слышал затихающий шум мотора, потом все
Перед дорогой меня удостоили завтрака, состоявшего из австралийских бобов с салом и яичницы с беконом, излюбленной пищи золотоискателей и рудокопов, и поэтому я не был голоден. Венчала завтрак кружка крепчайшего кофе и сигара.
Я углубился в лес, нашел кочку, поросшую мхом. Сел. Закурил.
Вот я и на свободе, думал я, задрав голову и глядя в высокое небо. Я отвык от просторов, и бездонная глубина поднебесья одновременно и влекла и ужасала меня.
Я вздохнул полной грудью. После спертого воздуха закрытого помещения лесные запахи опьянили меня.
Если разобраться, все было не так уж и плохо; это было просто чудо, что меня не прикончили. И потом, я был даже рад, что избавился от этих треклятых миллионов, которые не давали мне спокойно спать.
Я не лукавил. Я печенкой чувствовал, что рано или поздно деньги мне придется вернуть. Возможно, именно это мешало мне писать. Литературная писанина — штука тонкая, и черт его знает, какие струны надо тронуть, чтобы они запели не фальшиво.
Я открыл сумку и исследовал ее содержимое.
Помимо документов, белья, бритвенных принадлежностей и тетради отца (слава Богу!), я обнаружил в ней тугой сверток с деньгами. Я пересчитал. Ровно миллион евро. Считать было легко, поскольку деньги были в тысячных купюрах. С пересчетом я справился за четверть часа.
Я был снова богат. Ну, если и не богат, то, по крайней мере, недурно обеспечен, хотя бы на первое время. У меня был миллион. И, судя по всему, этот миллион никто отбирать у меня не собирался… Возможно, мне хватит этих денег, чтобы продержаться на чужбине в течение двух лет.
Похоже, и на этот раз Господь возложил на мою макушку свою десницу. Мне опять предоставлялась возможность начать все сызнова…
Настроение у меня улучшилось.
Миллион никуда пристраивать было не нужно. Живые деньги еще никто не отменял. Смущало лишь то, что купюры были тысячными. В табачном ларьке могли и не разменять… Тысячная купюра вызывает подозрение. Ну, это, положим, если она меченая или фальшивая.
Я взял одну бумажку и обследовал ее со всех сторон. Вроде, настоящая.
Я положил тетрадь отца на колени и наугад открыл страницу.
"Павлик, сыночек мой…" читал я. У меня перехватило дыхание. Буквы поплыли перед глазами.
"…Я почему-то надеюсь, что ты прочтешь это. Найдешь когда-нибудь и прочтешь. Ты понял, как коротка жизнь? Но это не страшно. И сейчас ты поймешь почему. Мне открылось, открылось недавно, открылось ясно и определенно, что с концом земной жизни все не кончается. Я в этом совершенно уверен. Ты скажешь, некая высшая сострадательная сила вкладывает в стареющего и приближающегося к смерти человека вместо страха надежду… Нет, я уверен, что там, за порогом, открывается новая жизнь, чудо и прелесть которой словами не передать. Тем не менее, я попытаюсь… Мне было видение. Вернее, сон-видение… И не одно, а два. Сначала — о первом… "
Дальше стало трудно читать. Отец писал фрагментарно, дерганой фразой и понять его было сложно. Я читал, возвращался к уже прочитанному, снова читал, и постепенно до меня стали доходить смысл и мелодика того, что стремился передать мне отец из своего далекого-далекого прошлого…
"…Передо мной возникло… озеро… или река с ослепительно синей водой… река огибала остров, я видел зелень сочных трав, отягощенных росой, песок, сверкающий как золото… И люди, люди, много людей с сияющими глазами… в глазах счастье и осознание сошедшей на них истины… Истина, которая не давалась на земле, здесь была предъявлена каждому…
И оттого — такое счастье… Когда я понял, что нахожусь среди этих счастливцев, меня охватило чувство любви ко всем, ко всему сущему… и всепрощение…
Да-да, всепрощение! Я прощал, и меня прощали и простили… меня простили даже те, кого я когда-то предал, обидел, унизил или оскорбил… И покой вошел в мое сердце. И радость, которой я не ведал на земле. Наслаждение от осознания, что я вечен и вечна моя великая радость от близости ко всем этим сияющим людям. Я знал, что это радость всеобщая, что все разделяют мое счастье, что они мне рады, рады так же, как я рад им…
Ты понял, сыночек мой, почему…"
Слово было размыто, словно ладонью размазали слезы по бумаге…
Я перевернул страницу.
"Казалось, однажды обрел, догнал, нашел! Мелькнул за углом, я устремился, направился, помчался. А там — никого… Так же будет и с тобой. Цель все время будет ускользать от тебя…"
"Теперь о втором сне. Он был почти копией первого. Это значит, что скоро мы с тобой расстанемся. Не ищи меня. Я знаю, ты не очень послушный сын и еще, не дай Бог, начнешь меня искать. Повторяю, не ищи. Поиски ни к чему не приведут. Я сам тебя найду. Когда придет время. А это время придет… Жди и надейся. А пока живи; живи, как можешь… А я буду за тобой наблюдать. Ты отправился в свободное плавание. Это я тебя отправил. Я возненавидел людей. Я возненавидел свое поколения. Твое — не лучше.
Я решил поставить опыт. Жестокий опыт. Я, добрый и безобидный, в сущности, человек, решил… Нет! Не решил! Я просто всегда знал, что такие субъекты, как я, уникальны, я всегда знал, что родился в единственном экземпляре. Роман, который ты напишешь, это на самом деле мой роман. Мы напишем его вместе. Я знаю в нем каждое слово. Учти это. Повторяю, я знаю в нем каждое слово. Эти слова я давно начал вкладывать в твое сознание. Правда, до сегодняшнего дня без особого успеха. Повинны в этом мы оба.