Восхождение, или Жизнь Шаляпина
Шрифт:
Михаил Васильевич в последние годы бывал в Москве наездами, искал здесь уединения, душевного отдыха и покоя… Но вскоре друзья его узнали, что он снова живет на Кокоревском подворье, на Софийской набережной, и стали часто бывать у него. Товарищи-художники часто селились в той же гостинице, удобно расположенной в городе, уютной. Начинались либеральные разглагольствования, и лишь один Шишкин говорил по-иному, спасибо старику за правду… Так вот проведет время далеко за полночь, вернется к себе в номер, проспится, только примется за работу, а тут снова приносят приглашение — не угодно ли прийти, от пяти до семи вечера принимают, и прочее и прочее. И как надоедает город с этими непременными обязанностями бывать то там, то сям. Надоели разговоры о картинах, об академии, о том, кто будет ректором, кто членом академии, о стариках, о молодых… Как хочется все это забыть, уехать куда-нибудь в деревню и где-нибудь в тихом лесу наслаждаться природой и писать этюды, как в прежние годы, и почувствовать себя моложе лет на десять…
Михаил Нестеров с грустью вспоминал потерянное время, отданное на оформление Владимирского собора в Киеве. Лишь недавно он исполнил официальные заказы, но эта работа мешала ему полностью отдаться делу своей жизни… И вот он уже около двух лет — свободная птица, а чувства свободы никак не обретет. Он уехал в Сергиев посад, поселился там в монастырской гостинице, в трех верстах от Троицкой лавры, вроде зажил свободно и независимо, стал писать этюды, наслаждался природой, с каждой минутой все больше ощущая слитность с нею, отыскивая в ней все новые и новые краски, звуки, и сколько возникало у него мыслей, чувств, мечтаний… А дальше этюдов дело не пошло, и он вновь и вновь возвращался к своему «Сергию», чтобы найти художественный образ великого человека… И не раз он отказывался от официальных заказов, которые так и посыпались на него после Владимирского собора… Парланд предложил ему взяться за написание образа Христа для главного иконостаса храма Воскресения, а потом написать образа иконостаса для собора в Баку… Все это надоело, только деньги, деньги, деньги…
«А хорошо вот так сидеть и вспоминать свое детство, свои первые шаги, первых учителей… Отойти бы от всего сиюминутного, ну что мне до того, что Владимир Маковский вышел из Товарищества, обозвав их позорно — старыми девами, которые хвастаются своей невинностью… Ну что мне до того, что он получил за эти слова нарекания? Вот уж сколько страниц я написал о своем детстве… И ведь как все вспоминалось, будто вчера все и произошло. Буду продолжать…»
Михаил Васильевич посмотрел на часы: не заметил, подошло обеденное время. Вышел в коридор, спустился вниз. Оказалось, приходил Архипов, оставил карточку, на которой известил о своем скором приходе. «Ну что ж, успею пообедать, а потом уж поговорим…»
Нестеров любил этого незаурядного художника.
Не успел он возвратиться после обеда к себе, как тихо постучали в дверь — вошел Абрам Ефимович Архипов. Обнялись, и пошли разговоры…
Архипов сказал:
— А ты ничего не слышал о новом открытии Саввы Великолепного? Вся Москва об этом говорит.
Михаил Васильевич, любивший оперу, может, только чуть меньше живописи, встрепенулся…
— Вся Москва говорит о Федоре Шаляпине. Такого прекрасного артиста давно не было у нас…
— Что, лучше Мельникова и француза — баритона Девойода?
— Говорят, что-то невероятное, так играет, что все просто ахают от восторга…
— Ну уж, разве может быть кто-то лучше Девойода… Вот недавно я слушал Девойода в итальянской опере… Так он до того нас увлек, что решили поднести ему как-нибудь свои рисунки, благо, говорят, он любит страстно живопись и человек с очень топко развитым эстетическим чувством. И вообще, скажу тебе, вот артист в полном и широком значении этого слова! Его манера петь и играть полна царственной прелести и высоко поэтична. А какое умение в выборе костюма, грима… Вот кто действительно имеет право на мировую славу… Только подобный ему артист…
Михаил Васильевич увлекся — он мог говорить о музыке до утра. Превосходно знал оперное искусство, часто бывал и в Большом театре, и в Мариинском…
— Дай-ка лучше я тебе почитаю то, что написал сегодня совсем в другом жанре, — улыбаясь, сказал Нестеров и подошел к столу, где белели листочки рукописи «Мое детство». — Послушай, получается ли что-нибудь…
Нестеров читал хорошо, ясным, звучным голосом. Перед Архиповым мелькали эпизоды жизни вроде бы давно ушедшей, но такой всем близкой и дорогой.
— Ты знаешь, мне очень понравились твои воспоминания. Но ты так мало еще сделал… — сказал Архипов, когда Михаил Васильевич закончил чтение.
— Да я только начал писать, к тому же засомневался, стоит ли. Ведь мемуары — удел старости, а мне всего-то, как и тебе, тридцать пять…
— Не так уж и мало, если вспомнить, что Рафаэль, Пушкин к этому времени почти закончили свой земной путь… Ты был на Нижегородской выставке? Расскажи о своих впечатлениях, мне так и не довелось.
— Да, лето этого года полно впечатлений, только записывай, да вот все некогда… Сейчас расскажу, попрошу только, чтобы принесли самовар с чаем.
Михаил Васильевич распорядился, а сам, удобно устроившись за столом и усадив своего дорогого гостя, стал вспоминать:
— Ты подумай, сколько событий произошло с тех пор, как мы не виделись… Задумал новую картину, интересный сюжет из монашеской жизни, потом поездка на Нижегородскую выставку, из Нижнего обратно к монахам. Прожил в Сергиевом посаде три недели, потом в Уфу, потом в Киев, где состоялись памятные дни киевских праздников: 20 августа совершилось освящение Владимирского собора, а 19-го, накануне, была первая всенощная, о которой мы с Васнецовым мечтали несколько лет, еще на лесах собора. Если б ты был с нами, это был бы поистине праздник сердца…
— Ну а что ты скажешь о выставке-то, ведь столько было шуму здесь и разговоров о выставке…
— Да видишь, сколько накопилось, обо всем хочется тебе рассказать… Про выставку скажу следующее: она грандиозна, но скука на ней немногим меньшая, чем на выставках в Обществе поощрения художеств. Знаешь этот дом в Петербурге, на набережной Мойки между Синим и Красным мостом?
Архипов утвердительно кивнул. Нестеров весело на него посмотрел.
— Ну так вот. Цены ужасающие… Лучший отдел — Дальнего Севера, оформлял его Костя Коровин по заданию Саввы Великолепного, панно Коровина украшают стены здания, живо и со вкусом подобраны многие детали и подробности северного быта.
— Неужели удалось?
— Его «Северное сияние» просто превосходно. Есть там и картины Серова… Словом, поездка на Мурман им удалась, Савва и на этот раз точно выбрал себе помощников, хотя поначалу я и думал, что они не справятся с таким заданием. Ты же знаешь легкий характер Костеньки, долго сидеть на одном месте не может…
Превосходно оформлен мануфактурный отдел и по богатству своих витрин и экспонатов. То, что можно увидеть у Сапожниковых и Морозовых, не встретишь и в прославленной Европе. Привлекают отделы военный, среднеазиатский, галерея машин, панорама «Покорение Кавказа»…