Восхождение Запада. История человеческого сообщества
Шрифт:
Завоевание и политическое объединение Италии лежали в основе последующих побед Рима. Для Италии, плотно заселенной решительным и сильным крестьянством, было характерно фактическое единство всех слоев общества, столь наглядно отсутствовавшее на эллинистическом Востоке. Именно поэтому после победоносного распространения своей власти над всей Италией Рим получил надежный запас военной силы, причем гораздо большей, чем любое государство-противник. Даже после того, как обезземеливание крестьян в ходе второй Пунической войны против Карфагена (218-202 гг. до н. э.) создало социальную напряженность на полуостров, число и выносливость италийских солдат, происходивших из крестьян, продолжали давать римским полководцам полное превосходство над их противниками.
Контраст между закоренелым индивидуализмом греческих городов и относительной легкостью, с которой Рим объединил всю Италию в своеобразную сеть союзников, отражал живучесть в Италии свободных и сравнительно гибких кантональных и племенных федераций. Верховная власть, которая никогда не была строго сосредоточена в территориальных или административных единицах, как в греческих городах-государствах, а скорее распределялась между родственными, территориальными, федеральными, религиозными и военными объединениями, вполне могла быть консолидирована в некую сверхфедерацию, контролируемую сенатом и римским народом без покушения на какие-либо укорененные местные взгляды.
Первая и вторая Пунические войны (264-202 гг. до н. э.) сделали Рим империей. В ходе первой из них римляне впервые аннексировали заморские провинции, не входившие в италийскую систему союзов. Вторая Пуническая война, кроме всего, привела к значительным изменениям внутри самого италийского общества. Годы бесконечных войн сорвали с насиженных земель бывших крестьян, ставших воинами; а праздный городской пролетариат, который впоследствии начнет играть важную политическую роль, потянулся в Рим. Одновременно шел беспрецедентный для римлян процесс обогащения сенаторов и откупщиков (сборщиков налогов в провинциях).
Поскольку в то время в римском обществе происходило стремительное экономическое расслоение, «новые римляне» новой столицы средиземноморского мира вкусили привлекательность изящества и роскоши Греции. К ужасу ревнителей старых римских традиций, таких как Катон, нравы эллинистических городов начинают просачиваться в город на Тибре. Это просачивание вскоре переросло в настоящий потоп, когда после 146 г. до н. э. добыча из покоренного Коринфа, включающая многочисленные произведения искусства, была доставлена в столицу империи. Так Рим, одержав первые политические победы как поборник простых крестьянских нравов и борец против морального разложения чужеземной цивилизации, сам попался в ловушку соблазнов той же цивилизации в ее эллинистической форме. Глубокая ирония заключается в том, что победы Рима в войне против более цивилизованных, но политически и социально разобщенных народов Восточного Средиземноморья привели к быстрой ассимиляции римской социальной структуры изнеженным Востоком, который победители столь презирали.
Хотя рост Римской империи и был доминирующим фактором развития территории эллинистического Ближнего Востока в этот период, Рим, однако, был не единственной силой, распространявшей свое влияние на это пространство. К северу от Альп с широкой территории в среднем течении Дуная племена кельтов продолжали атаковать более слабых соседей от Малой Азии до Атлантического побережья Европы [506] . Цивилизованный мир впервые ощутил мощь этих варваров только тогда, когда они прорвались в долину По в IV в. до н. э., опустошили Балканы и осели в Малой Азии в III в. до н. э. Но при всей их грозной мощи в битвах кельты удивительным образом потерпели неудачу в создании хоть сколько-нибудь устойчивой и масштабной военно-политической организации. Когда же кельты застыли в своем аристократическом спокойствии, эксплуатируя побежденные народы, они быстро потеряли свою первозданную военную силу. В качестве наемников и союзников Карфагена кельты представляли серьезную опасность для Рима, но после поражения Ганнибала от них уже не исходило никакой угрозы для Италии. Зажатая между обширными германскими племенами на севере, чья бедность превращала угонщиков скота в героев, и римскими армиями на юге, чья дисциплина быстро превращала вчерашних крестьян в легионеров, кельтская военная аристократия обнаружила, что к 150 г. до н. э. военный баланс в регионе решительно сложился не в ее пользу.
506
Кельтские завоевания начались в VIII в. до н. э. и продолжались, по меньшей мере, до II в. до н. э.
Такое положение обрекло кельтскую культуру на раннее вымирание, за исключением фрагментов, сохранившихся лишь на самых западных границах Европы, вдоль Атлантического побережья, где влияние Рима никогда не было доминирующим. И все же между IV в. и I в. до н. э. кельты создали своеобразную протоцивилизацию, выраженную главным образом в развитой устной литературе: частично светской с прославлением подвигов древних героев, отчасти жреческой с элементами религиозной доктрины, космологии и культом бессмертия. Сообщества жрецов и бардов сохраняли и развивали эту литературу, а также вершили правосудие и предсказывали будущее. Поддерживая тайные связи вне зависимости от племенных границ, кельтские религиозные общины придали некоторое единство кельтской культуре в Западной Европе [507] .
507
Галльские друиды, например, обычно отправлялись в Британию для изучения неясных положений своей религии. Юлий Цезарь, «Записки о Галльской войне», VI, 13.
Друиды Британии, Галлии и Ирландии, видимо, проповедовали вероучение, представляющее собой некий синтез индоевропейских форм поклонения и более древних традиций бронзового века, типа религии мегалитов. Западноевропейская цивилизация, возможно, выросла бы именно из этих истоков, если бы средиземноморская цивилизация не была столь близкой и величественной. Однако вышло так, что средневековые легенды о короле Артуре и немногие литературные источники, сохранившиеся от ранней христианской культуры Ирландии (IV-VII вв. н. э.), представляют собой чуть ли не единственный пример достижений кельтской культуры, причем даже та форма, в которой эти литературные источники дошли до нас, значительно изменена элементами средиземноморской культуры, главный из которых -христианство [508] .
508
В этих заметках о кельтах я воспользовался консультациями Henri Hubert, Les Celtes depuis Vepoque de la Тёпе (Paris: Renaissance du livre, 1932), pp.221-26; J.A. MacCulloch, Tlie Religion of the Ancient Celts (Edinburgh: T. &T.Clark, 1911), pp.293-318 and passim; T.D. Kendrick, The Druids: A Study in Celtic Prehistory (London: Methuen & Co., 1927), pp.194-211 and passim; T.G.E.Powell, Tlie Celts (London: Thames & Hudson, 1958).
Параллель между ранней культурой ариев на севере Индия и культурой кельтов в Западной Европе поразительна, и это часто отмечается. Однако это сходство культур перестает быть столь удивительным, если вспомнить, что север Индии и Западная Европа представляют собой два крайних предела экспансии воинственных степных кочевых племен бронзового века. На обоих этих флангах тогдашнего цивилизованного
В. ЕВРАЗИЙСКАЯ ОЙКУМЕНА В 100 Г. ДО Н.Э. — 200 Г. Н.Э.
1. ПОЛИТИЧЕСКОЕ И ОБЩЕСТВЕННОЕ РАЗВИТИЕ
Появление китайского гарнизона в Ферганском оазисе в 101 г. до н. э. практически ликвидировало географическую брешь, ранее отделявшую Китай от современных ему цивилизаций Западной Азии. Менее чем через 40 лет после этого границы Римской империи достигли верховий Евфрата и впоследствии оставались на этом участке почти неизменными, несмотря на постоянные конфликты Рима с Парфией. В I в. н. э. (а возможно, и ранее) усиление Кушанской империи создало последнее звено между Парфией и Китаем, замыкая цепочку цивилизованных империй, которые теперь протянулись через всю Евразию от Атлантического до Тихого океана. На всем протяжении этого пояса цивилизациям Евразии противостояли кочевые племена, чьи постоянные набеги и миграции, подобно океанским волнам, разбивались о внешние границы оседлых сообществ. Противостояние с кочевниками было настолько важным, что политическая история евразийской ойкумены в значительной степени может быть истолкована как результат давления степных народов на различные сегменты цивилизованного мира.
По мере того как земли, пригодные для пастбищ, заполнялись степными кочевниками, борьба за контроль над ними приводила к образованию непрочных конфедераций между различными кочевыми племенами. Во время военных походов племена подчинялись единому вождю, но в мирное время происходил естественный процесс рассеивания племен по бескрайним просторам степей.
В конце III в. до н. э. одна из таких конфедераций в Монголии достигла таких размеров и сплоченности, что стала представлять серьезную угрозу самой Китайской империи. Китайским историкам это государственное образование известно как империя сюнну [509] . Причем следует отметить, что решающим в процессе консолидации новой империи стала военная кампания императора Цинь на неспокойные, однако с политической точки зрения раздробленные кочевые племена — соседей Китая [510] , поскольку в 214 г. до н. э. Ши-хуанди вытеснил племена, ставшие ядром конфедерации сюнну, из Внутренней во Внешнюю Монголию. На новых территориях изгнанники создали отлаженную военно-политическую структуру, основанную на абсолютной покорности военному лидеру и строгом подчинении традиционной межплеменной вражды более важной верности военной конфедерации.
509
В своей высшей фазе империя сюнну раскинулась от Маньчжурии до глубинных районов Центральной Азии и господствовала над обитателями оазисов по всему пространству от Китая до Сырдарьи, так же как и над кочевыми ордами до самого Аральского моря. В федерацию было объединено большое число различных этнических групп, отличающихся по расовой и языковой принадлежности. Основная группа этих народов скорее всего говорила на тюркских языках и, вероятно, имела какое-то отношение к гуннам более поздней европейской истории. Этот вопрос неясен и спорен, так как между последними китайскими записями о продвижении сюнну на запад во II в. н. э. и сообщениями о появлении гуннов в Южной России в конце IV в. н. э.
– большой пробел как хронологически, так и географически. В промежутке между этими датами оставались широкие возможности для распадов и воссоздания вновь военных союзов и альянсов между небольшими группами кочевников, в которых любое кочевое «государство» рассеивалось по степи на время перегона скота на новые пастбища. Так что преемственность между военно-политическим объединением, известным китайцам как сюнну, и аналогичным союзом, который европейцы знали как гуннов, очень сомнительна. См. William M.McGovern, The Early Empires of Central Asia, pp.87-121, 467-70; E.A.Thompson, A History ofAttila and the Huns (Oxford: University Press, 1948), pp.43-46; Franz Altheim, Reich gegen Mitternacht: Asiens Weg nach Europa (Hamburg: Rowohlt, 1955), pp.27-29.
510
Ср. осторожную реакцию варваров на проникновения Саргона Аккадского в пограничные области Месопотамии, упомянутую выше.
Без сомнения, сила новой военной организация была вначале испытана на племенах Внешней Монголии; но с началом гражданской войны в Китае после смерти Ши-хуанди в 208 г. до н. э. сюнну быстро вернули свои прежние пастбища во Внутренней Монголии и перешли к дальним рейдам в глубь китайской территории. После тяжелой и почти катастрофической кампании новый китайский император Хань был вынужден заключить договор, по которому вся территория Монголии отходила под контроль империи сюнну и, кроме того, Китай стал выплачивать дань в пользу нового варварского государства [511] .
511
Дипломатическое соглашение, заключенное в 200 г. до н. э., отражало то, что сегодня мы можем рассматривать как обычные, «нормальные» взаимоотношения между Китаем и кочевниками. Ясно, что время от времени эти соглашения нарушались - или Китаем для разгрома набиравших силу кочевников, или степняками, пытавшимися завоевать часть либо даже весь Китай. Однако «нормальность» отношений регулярно подтверждалась обеими сторонами. Усилия по объединению степи и китайского сельскохозяйственного мира в единую политическую единицу никогда не имели успеха. То одна, то другая половина такого составного государства регулярно отделялась: либо завоеватели-кочевники начинали постепенно ассимилироваться и становиться чужими для оставшихся пастухами соплеменников, либо китайские воины, вынужденные жить и воевать, подобно кочевникам, выходили из повиновения императорскому окружению, далекому и чуждому для них.
Долговечность этих «нормальных» отношений определялась набором взаимных выгод, которые извлекали обе стороны по заключенному соглашению. Китайская дань позволяла военному правителю орды по-царски содержать свой двор и, что, возможно, было гораздо важнее, давала ему средство держать свое ближайшее окружение в лояльности и послушании, награждая их драгоценными дарами - шелками, изделиями из благородных металлов и другими предметами роскоши. С китайской точки зрения, такие дары были дешевой формой страхования от набегов из степи. См. Owen Lattimore, Vie Inner Asian Frontiers of China (New York: American Geographical Society, 1940), где приведен более детальный анализ этих многовековых взаимоотношений и зависимости их от географических факторов.