Восхождение Запада. История человеческого сообщества
Шрифт:
Трудно преувеличить значение римского права для последующей европейской цивилизации. Когда в Западной Европе после XI в. снова стали развиваться города, уже имелся наготове внушительный корпус римского права. Модели, которые он предложил для преобразования хаотического обычного права, действовавшего в Европе до той поры, автоматически подсказали, стабилизировали и открыли новые горизонты для городской жизни и рыночной активности [561] .
В Индии период от 100 г. до н. э. по 200 г. н. э. совпал с бурным развитием искусства и литературы, продвигавшихся к своему «классическому» выражению в период империи Гуптов (320-535 гг. н. э.). Две великие эпические поэмы индийской литературы «Махабхарата» и «Рамаяна» к 200 г. н. э., вероятно, почти приобрели окончательную форму; а литературный санскрит, основанный на грамматических предписаниях Панини, уже превратился в настоящий, пусть искусственный, литературный язык. Однако хронологическая неопределенность не дает возможности приписать большинство литературных памятников классического санскритского искусства и литературы какому-либо точному периоду ни до, ни после 200 г. н. э. Так что, лучше всего отложить их обсуждение до следующей главы, несмотря на риск приуменьшить достижения Индии до эпохи Гуптов.
561
Более того, отношение между человеческими законами, естественными законами и научными законами природы всегда было близким. Умы, привыкшие к тому, что закон управляет одной областью жизни, легко могли переключиться на поиск законов, действовавших и в других областях. См. рассуждения, приведенные выше, об ионийской философии и законах полиса.
В Китае, по крайней мере, мы не сталкиваемся с хронологическими трудностями; в эпоху Хань была проведена успешная консолидация множества унаследованных китайских традиций под знаменем ставшего официальным конфуцианства. Благодаря разработке календаря возросли знания в областях математики и астрономии [562] ; но литературные и философские изыскания продолжали занимать центральное место в интеллектуальной жизни Китая. Для таких изысканий главное значение имела текстуальная аутентичность; этот вопрос соответственно вызвал серьезный спор между сторонниками школ «Нового текста» и «Старого текста» [563] . Помимо мелких разночтений, школы разделяли вопрос о том, насколько допустимо позволять понятиям инь-ян, и связанным с ними, влиять на их толкование конфуцианства. Ученые «Старого текста» отвергали такое извращение наследия Учителя; ученые «Нового текста» стремились читать между строк, отыскивая намеки и символическое значение за поверхностным (и иногда довольно тривиальным) смыслом классических текстов. Не ограничившись учеными спорами, которых хватало, дискуссия привела к созданию первого систематического словаря китайского языка, организованного, как до сих пор устроены китайские словари, в соответствии с корнями иероглифов.
562
Различные системы календаря стали средствами политической борьбы, особенно во время узурпатора Ван Мана (9-24 гг. до н. э.). В результате этих споров поздняя династия Хань ввела новый календарь, который был более точен астрономически, чем календарь Ван Мана. См. Wolfram Eberhard, «Contributions to the Astronomy of the Han Period, III», Harvard Journal of Asiatic Studies, I (1936), 194-241. Для подробного, хоть и слишком специального и организованного по темам, описания китайской математической астрономии см. Joseph Needham, Science and Civilization in China, III, 1-461.
563
Первая основывала свое понимание конфуцианской классики на текстах, восстановленных в начале эпохи Хань после того, как запрет, наложенный императором Цинь на книги Конфуция (213 г. до н. э.), был снят. Последователи школы «Старого текста», с другой стороны, утверждали, что они основываются на более достоверных версиях, записанных более старым иероглифическим письмом и датированных временем до уничтожения книг Конфуция.
Во времена Хань достигла зрелости китайская историография. Сыма Цянь (145-86 до н. э.) в своей многотомной истории Китая (и даже всего мира, известного китайцам) установил рамки, в которых китайская история продолжает существовать до сего дня. Сыма Цянь признал и сделал канонической теорию о том, что каждая династия была установлена особенно добродетельным правителем, а затем постепенно утрачивала эту добродетель, пока небеса не теряли терпение и не заменяли ее следующей династией. Эта идея имела древние корни в Китае, но Сыма Цянь был первым, кто уложил факты истории в эти рамки; его успех привел к тому, что такая схема стала обязательной для последующих историков. Помимо канвы политических событий, организованных по этому принципу, история Сыма Цяня включает трактаты на темы музыки, жертвоприношений, фонтанов, военного дела, описывая их развитие от зарождения и до времени жизни историка. Другие приложения рассказывали о жизни древних родов Китая, а самая объемная часть была занята биографическими эссе, посвященными выдающимся личностям. Работа Сыма Цяня соединила размах Геродота с точностью Фукидида (в намерении, если не всегда в исполнении), а его пример создал форму, в которой отливалась вся последующая историография Китая [564] . В результате следующий значительный историк эпохи Хань — Бань Гу (32-92) в точности придерживался образца своего предшественника в составлении истории ранней династии Хань [565] .
564
О Сыма Цяне см. Burton Watson, Ssuma Cien: Grand Historian of China (New York: Columbia University Press, 1958). Отрывки из его труда были переведены Эдуаром Шаванном: Edouard Chavannes, Les Memoires historiques de Ssuma-Ts'ien (5 vols.; Paris: Leroux, 1895-1905).
565
Гомер Дабе перевел отрывки из работы Бань Гу: Pan Ku, Тhе History of the Former Han Dynasty\ trans. Homer H. Dubs (3 vols.; Baltimore, Md.: Waverly Press, 1938-55).
Мы гораздо меньше знаем об интеллектуальном подполье эпохи Хань. Похоже, оно было населено даосскими мудрецами, занимавшимися опытами по получению эликсира, способного обеспечить власть и долгую жизнь или даже бессмертие тому, кто его выпьет. Часть терминологии и концептуальных рамок позднейшей европейской и арабской алхимии, похоже, происходит отсюда. Но распространение алхимии на Запад, так же как и движение астрологии на Восток, стало значительным лишь в течение столетий, следующих за 200 г. н. э. Консерватизм учености был таковым, что даже когда торговые связи делали интеллектуальный контакт возможным, не происходило серьезного обмена идеями, пока сильные социальные потрясения не изменили настрой жизни в Китае, Индии и Европе.
Технология была несколько менее, но только несколько менее, консервативна. Происходили существенные миграции полезных растений и животных; но мастерство и секреты ремесленников распространялись лишь изредка. Так, например, знакомство с хлопком, сахарным тростником и курами, впервые одомашненными в Индии, пришло как в Китай, так и в Западную Евразию в эту эпоху, когда Китай познакомил Западную Евразию с абрикосом, персиком, возможно, также цитрусовыми, вишней и миндалем. Взамен китайцы импортировали люцерну и ряд культурных растений, а также больших иранских лошадей [566] .
566
Charles Singer et al.y A History of Technology, II, 199; Roman Ghirshman, L'Iran des origines a Vlslam, p.256; Alphonse de Candolle, The Origin of Cultivated Plants (New York: D.Appleton & Co., 1902).
Путешественникам было относительно просто привозить с собой домой семена экзотических растений, но умение и секреты производства нельзя легко заполучить и перевезти. Во всяком случае, умелые ремесленники, работавшие на экспорт, и купцы, занятые международной торговлей, как можно предположить, не горели желанием распространять в новых землях технические знания. В результате промышленная или протопромышленная технология в этот период представляет собой географически статическую картину [567] .
567
Каждая китайская инновация могла стать как исключительно важной, так и практически невостребованной. См. J. Needham, Science and Civilization in China, I, 240-43.
Римские водяные мельницы и технология изготовления стекла, похоже, были лучшими в мире. Индийская сталь имела особое качество и ценилась римлянами, но они не могли ее повторить; китайский шелк вывозили в Индию, на Средний Восток и в Рим, но секреты его производства не вышли за пределы Китая до VI в. н. э. [568] Римская военная технология, особенно искусство осады и фортификации, очень ценилась в Индии, и, возможно,
568
Charles Singer et al, A History of Technology, II, 57, 322, 593-601; G.F.Hudson, Europe and China (London: Edward Arnold & Co., 1931), pp.68-102, 120-22.
569
Sir Mortimer Wheeler, Rome beyond the Imperial Frontiers, p. 160; Homer H.Dubs, A Roman City in Ancient China (London: China Society, 1957).
570
Это гипотеза, основанная на одной фразе о «прекрасно построенных кораблях яванов» (т.е. ионийцев, или греков вообще) в ранней тамильской поэзии Южной Индии. См. Wheeler, Rome beyond the Imperial Frontiers.
В целом, однако, слишком мало известно об истории технологии, чтобы можно было нарисовать удовлетворительную общую картину. Даже если считать различия заметными, специальные знания и навыки каждого из цивилизованных обществ были приблизительно на одном уровне. Конечно, везде преобладал ручной труд, так как неодушевленную энергию лишь только-только удалось поставить на службу в водяных мельницах, преимущественно для того, чтобы молоть зерно.
Повсеместно в цивилизованном мире богатство основывалось на сельском хозяйстве. Подавляющее большинство населения цивилизованных государств было крестьянами. Главная разделительная линия скорее всего лежала между землями, где орошение давало сельскому хозяйству возможность поддерживать высокую плотность населения, и менее населенными более сухими землями, где урожай всегда зависел от милости непостоянных, а иногда избыточных, осадков. Пока в Западной Европе не изобрели сельскохозяйственных методов, способных справиться с болотистыми равнинами, земледелие там было сосредоточено на возвышенностях или на особенно хорошо просыхающих подпочвах (таких, как лесс и мел). Поэтому сельское хозяйство крайнего запада ойкумены отставало от более сухих богатых земель Средиземноморья и Среднего Востока; и нигде в зоне дождевого увлажнения сельское хозяйство не могло сравниться по урожайности с орошаемыми долинами Китая, Индии и Среднего Востока.
Весь этот обмен идеями и навыками зависел от целенаправленных действий людей, и потому безразличие, невежество и невнимательность ему мешали. Но распространению болезнетворных микроорганизмов такие препятствия помешать не могли. Инфекции, раньше известные лишь в одной части Старого Света, несомненно, попадали с торговыми судами и караванами с одного края Евразии на другой, и наоборот. Впрочем, в этом вопросе преобладает неопределенность, поскольку еще нет критического исследования имеющейся информации. Отсюда любые утверждения как об истории болезней, так и о росте или спаде населения древнего мира могут основываться лишь на догадках. Индийские документы не дают данных даже для догадок; но обзор сети каналов Древней Месопотамии позволяет предположить, что население в этом важном регионе достигло максимума между III в. и VI в. н. э. [571] Китайские и римские источники известны сравнительно хорошо и указывают на более ранний максимум населения, около I в. н. э. Серьезные эпидемии стали фактором падения населения как в Римской империи, так и в Китае; и, похоже, не стоит удивляться, что эти сообщества, расположенные по краям ойкумены, пострадали от новых и неизвестных болезней сильнее, чем Средний Восток, для которого торговые связи с отдаленными концами Старого Света не были новостью и где, можно предположить, местное население выработало частичный иммунитет к болезням, все еще способным нести смерть беззащитному населению Дальнего Востока и Дальнего Запада [572] .
571
Thorkild Jacobsen and Robert M. Adams, «Salt and Silt in Ancient Mesopotamian Agriculture», Science, CXXVIII (1958), 1251; Robert M. Adams, «Agriculture and Urban Life in Early Southwestern Iran», Science, CXXXVI (April, 1962), 116-19.
572
Губительность, с которой новая болезнь может поразить биологически беззащитное население, была многократно проиллюстрирована в ходе смыкания глобальной ойкумены европейцами, когда матросы и другие принесли такие болезни, как корь или даже обычная простуда, индейцам Америки, эскимосам, полинезийцам. Туземцы массово умирали от болезней, которые европейцы считали пустячными. Очевидно, европейское (и азиатское) население приобрело иммунитет, столкнувшись с этими болезнями ранее; причем этот биологический процесс проходил через одну из важных стадий в первые века христианской эры. Об эпидемиях см. Georg Sticker, Abhandlungen aus der Seuchengeschichte und Seuchenlehrey Band I, erster Teil: Die Geschichte der Pest (Giessen: Alfred Topelman, 1908); W.H.S.Jones, Malaria: A Neglected Factor in the History of Greece and Rome (Cambridge: Macmillan & Bowes, 1907); Benno von Hagen, Die Pest im Altertum (Jena: Gustav Fisher, 1939). О Китае см. K.Chimin Wong and Wu Lien-teh, History of Chinese Medicine (Shanghai: National Quarantine Service, 1936), pp.53-138. Ни одна из этих работ, однако, не рассматривает имеющиеся данные в целях получения ответа на важные вопросы; и действительно, серьезный обзор истории инфекционных болезней по-прежнему остается делом будущего.
Эпидемии, вызванные смыканием ойкумены, таким образом, стали одной из причин [573] радикального снижения народонаселения, превратившегося в постоянную проблему в эпоху Римской империи и приобретшего катастрофический масштаб в III в. н. э. [574] Похоже, произошло также существенное снижение населения Китая в период поздних Хань [575] ; варварские вторжения, принявшие массовый размах как на Дальнем Востоке, так и на Дальнем Западе в III—IV вв. н. э., могли также усугубить демографический кризис как за римским limes (Траян и его преемник Адриан, для укрепления границ, насыпали громадные валы, с каменными бастионами и башнями, остатки которых сохранились до наших дней, — в Северной Англии, в Молдавии (Траянов вал), limes (Pfahlgraben) от Рейна (в северном Нассау) через Майн и Южную Германию к Дунаю. — Прим. пер.), так и за Великой китайской стеной [576] .
573
Поскольку теоретическое понимание проблем народонаселения остается несовершенным даже для нового времени, когда нам доступны практически точные данные обо всем происходящем, было бы смешно утверждать, что можно понять, отчего зависел рост и спад населения в древности. Помимо новых тяжелых болезней, действовали и другие факторы, подрывавшие численность населения Римской империи. Половые извращения и обычай принимать очень горячие ванны (убивающие мужское семя), также могут объяснить, почему высшие слои римского общества постепенно выродились; тогда как экономическая и психологическая неуверенность влияла на снижение рождаемости среди крестьян и ремесленников. Относительная важность и практическое влияние этих и иных факторов просто не могут быть адекватно оценены.
574
О фундаментальной важности падения населения в римской истории см. провокатив-ные рассуждения Arnold Hugh Martin Jones, Ancient Economic History: An Inaugural Lecture Delivered at University College, London (London: H.K.Lewis, 1948).
575
См. Hans Bielenstein, «The Census of China during the Period 2-742 A.D.», Museum of Far Eastern Antiquities, Stockholm, Bulletin, XIX (1947), 125-63.
576
Резкое снижение население несет в себе зерно самоисправления, так как следующее за ним падение производительности прерывает или уменьшает дальнюю торговлю, поскольку она главным образом оперировала предметами роскоши. Но по мере того, как контакт между удаленными частями мира уменьшался, мы можем предположить, что передача болезней также снижалась, ограничивая, вероятно, главный фактор, подкашивавший цивилизованное население крайних точек ойкумены. Тем не менее те, кто выжили, сохраняли в своей крови иммунитет, что означало, что повторный контакт с болезнью в отдаленных частях Евразии уже не имел таких опустошительных последствий, как в II—IV вв. н. э.