Восхождение

Киле Пётр

Все рассмеялись и собрались с переменившимся настроением за празднично сервированным столом. В окна заглядывало синее небо с белыми, быстро наплывающими облаками. Сияли фарфоровые тарелки и вазы. Невольно думали о Диане, но говорить о ней остерегались, ведь столь необычно ее возвращение к жизни.

Легасов заговорил о сборах за границу, звал графиню с Эстой с собой, видимо, в мыслях именно о Диане. Эста улыбнулась и промолчала. В ее голове мелькал куда более насущный вопрос: что же случилось с нею? Что имело место? Всего лишь грезы, сновидения? Откуда взялись Леонард и Аристей? Она ничего не ела, невидяще глядя перед собой.

–

Эста! Эста!
– невольно рассмеялись вокруг.

– Послушайте!
– она встряхнула головой.
– Я вам поведаю о сошествии Психеи в аид по приказанию Афродиты. Не из сказки Апулея эпизод. Ведь, мнится мне, я сама там была.

– Эста!
– забеспокоилась Анастасия Михайловна.

– Не бойтесь. Мне просто необходимо всплыть. Ведь я все там частью души. Надо вам сказать, в подземном царстве мертвых три сферы: собственно аид, где мрачно и глухо и где Сизиф катит камень на гору, а есть Елисейские поля, это огород Персефоны, и Элизиум...

– Остров блаженных?
– вспомнилось Тимофею Ивановичу.

– Да. Только то театр, где души героев и бессмертных разыгрывают эпизоды из их деяний, я думаю, не столько для собственного развлечения и тамошней публики, не только ради катарсиса, что, конечно, для них бесконечно важно, но и для человеческого бытия вообще, в череде веков, как бьют подземные ключи чистейшей воды, собираясь в реки и моря, дающие жизнь всему живому от растений до человека.

– Что же выходит, Элизиум не мир теней, а идей?
– с заинтересованным вниманием рассудил Леонард.
– Формосозидающих сущностей или моделей?

– Я попала в Элизиум в тот момент, когда после решения достославного спора о золотом яблоке Парисом, а он из пастуха оказался царским сыном, смутная тоска стеснила ему грудь и все гнала его на берег моря, которое неодолимой далью разделяло его от спартанской царицы, прекраснейшей из смертных женщин, кого и обещала в жены ему Афродита, не смущаясь тем, что Елена - замужняя женщина и недавно она родила дочь, а ее муж Менелай после смерти царя Тиндарея, став царем Спарты, и вовсе возгордился женой, почитая себя счастливейшим из смертных. Но счастье и горе, выпадающие на долю человека, будь он царь, уже расписаны на свитках его судьбы.

– Вот именно, - пробормотал Тимофей Иванович, взглядывая строго и вместе с тем испуганно на Аристея.

– И тут Афродита, купаясь в море, принялась строить корабль, и помогали ей все - и нереиды, и дриады, и боги, и люди, все, кто желал угодить богине или боясь уязвить ее равнодушием к ее предприятиям. Впрочем, многие и не ведали, с какой целью заложен корабль, и боги, сам Зевс посмеивались над Афродитой.

– С кораблем - ясно, - с легким нетерпением произнесла графиня.
– Эста, тебе не помешает поесть.

– А там зрители с большим вниманием следили, как сооружается корабль общими усилиями. В самом деле, это было великолепное зрелище. Жаль, мне его не воспроизвести, - замолкла Эста.

– А не было там речи о похищении изображения Елены?
– спросил Аристей, с удовольствием потягивая вино после долгожданного обеда.
– Ведь существует довольно странная версия, будто бы Парис увез с собой не саму Елену, а ее образ, воссозданный столь искусно, как живой. Что же касается Елены, она якобы укрылась в Египте, где Менелай нашел ее уже на обратном пути после падения Трои.

– Ну, знаете ли, это слишком сложно, - возразила Анастасия Михайловна.
– Философская загадка.

– В ней есть смысл, -

сказал Аристей.
– Парис похитил образ прекрасной Елены, идею самой красоты, что куда чувствительнее для народов, ценивших столь безусловно красоту, чем бегство жены. Ведь речь шла о нарушении миропорядка и прежде всего в эстетическом смысле, о красоте, что составляет самую сущность бытия. Недаром ахейские племена собрались войной против Трои.

– Да, - сказала Эста, с улыбкой всматриваясь в даль, ощущая себя там, в ней.
– Похищение образа Елены имело место. Ведь одно дело - слава о красоте заморской царицы, о чем вести дошли до Трои, а молодому царевичу, выросшему в горах, нужно что-то осязаемое, зримое.

И вот всякий раз, как Парис заглядывался на прекрасную троянку, рядом с нею возникал образ другой женщины изумительной красоты и прелести, о чем позаботилась несомненно Афродита, и он спешил уединиться - в садах ли царского дворца, в лесах ли на склонах гор, точно его манила природа, идиллия пастушеской жизни.

Прекрасная иноземка очаровательно улыбалась и как будто разговаривала с ним. Афродита действовала наверняка, - рассмеялась с удовлетворением Эста, - превышая свои полномочия. Парис полюбил Елену, ее воздушный образ, еще до встречи с нею. Первая пастушеская любовь, еще до истории Дафниса и Хлои? Первая платоническая любовь - до Платона! Афродита Урания преуспела сверх всякого ожидания. Но слово было дано. Не любовь, а жену обещала доставить Парису богиня любви, возможно, в полном соответствии с патриархальными временами.

– А что было бы, если бы Парису Афродита обещала любовь Елены?
– сказал Леонард.

– Этого не могло быть, - снисходительно отреагировала Анастасия Михайловна.
– Всему свое время.

– А все-таки, если всего лишь предположить?
– Тимофей Иванович вставил, уже весь красный от вина.

– Это значит перенести Париса во времена Данте и Петрарки, - усмехнулась Анастасия Михайловна.

– Вышел бы Шекспир, - заметил Аристей.

– Прекрасный ответ, - Эста искоса, из-под ресниц, поглядела на Леонарда.
– А случилось то, чего более уже не было никогда. Не о любви шла речь, тем более не о супружеских изменах, как в оперетке во французском вкусе. Сейчас я подумала, - с изумлением произнесла юная девушка, словно играя роль премудрой Диотимы у Сократа, - Афродита не обмолвилась. Ведь заспорили между собою богини не о любви, а о красоте, и Афродита, - как легко ей было обещать любовь, как Афине воинскую славу, Гере власть, - думала и говорила о красоте, что воплощало золотое яблоко из садов Гесперид. Богиня имела в виду другую свою ипостась, столь же настоенную на Эросе, как и любовь, а именно красоту. Ведь Эрос не просто любовь, духовная или телесная, а любовь к прекрасному, стремление к совершенному. И здесь все - и строй души человека, и строй мироздания. Но, иное дело, насколько все это понимал Парис, он-то меньше всего был философом...

– Ему и понимать не надо было, - расхохотался Тимофей Иванович, и все невольно рассмеялись.

– А все же, - Эста желала быть справедливой, - недаром греки дали Парису и другое имя, в высшей степени, на их взгляд, благородное, - Александр. Нет, Парис знал, кого обещала ему в жены Афродита, то есть ему в собственность, в дар, как царство, власть или славу. Саму Красоту.

Эста воспроизвела несколько эпизодов из сказки о золотом яблоке, разыгранных на сцене Элизиума, до начала Троянской войны, и вздохнула: