Воскрешение из мертвых (Повести)
Шрифт:
Ох как трудно оставаться на позициях традиционализма под напором новой жизни, потому и приходится идти на сделки не только с собственной совестью, но и с разными фанатиками вроде магистра Травицкого или с такими ловкачами, а может быть, и авантюристами, как отец Феодосий.
Ректор Благовской духовной семинарии к тому же не из храбрых, он хорошо знает, что религиозные организации не могут действовать совершенно бесконтрольно. Поскольку существуют они в государстве, то и действовать обязаны в рамках государственного законодательства.
— Что же теперь делать, Дионисий Дорофеевич? — спрашивает он Десницына. — Не в милицию же заявлять?
— Обойдемся пока без милиции, — успокаивает его Дионисий. — Нужно только услать куда-нибудь Феодосия. В епархию или в ведомство самого патриарха. Найдутся там какие-нибудь дела?
— Найдутся. Только я отца Владимира хотел послать…
— Пошлите Феодосия, но чтобы он ничего не заподозрил. И желательно поскорее.
— Можно даже завтра.
— Лучше послезавтра и хорошо бы на весь день.
— Постараюсь, — обещает ректор.
22
Снова собираются у Рудакова Анатолий Ямщиков, Настя Боярская и Валя Куницына. Олег сообщает:
— Позвонил Андрей. Его дед Дионисий уговорил ректора духовной семинарии послать Корнелия Телушкина на весь день к епархиальному архиерею. У Дионисия Дорофеевича контакт с привратником особняка, в котором заточен Вадим.
— Заточен? — удивляется Анатолий.
— Почти. Во всяком случае, Вадим на улицу не выходит, так что, может быть, Телушкин его и не выпускает. А завтра будет возможность проникнуть к нему и поговорить. Расшевелить его и объяснить, в чьи руки он попал. Андрей считает, что это смогу сделать только я. И если вы того же мнения…
— Нет, я не того же мнения! — восклицает Валя. — Ты извини меня, но с этой задачей тебе не справиться.
— Почему же? — хмурится Рудаков. — Вадим всегда уважал меня, и Андрей считает…
— А я этого не считаю, — упрямо трясет головой маленькая Валя. — Я лучше знаю Вадима, чем Андрей. И тебя тоже знаю достаточно хорошо. Пожалуйста, не обижайся только, дело слишком серьезное…
— Но почему такое недоверие ко мне?
— В самом деле, Валя, с чего это ты вдруг?… — вступается за Олега Анатолий.
— Почему — вдруг? Вы просто не знаете, в каком состоянии Вадим. На него никакие доводы Олега не подействуют. Ему сейчас не доводы нужны, а хорошая встряска. Ты сможешь его встряхнуть, Олег?
— Что ты имеешь в виду под встряской?
— Не переносный, а буквальный смысл этого слова. Взять, как говорится, за грудки и всколыхнуть. Пожалуй, даже дать по морде, а это сможет сделать только Анатолий.
— Да я ему не только по морде, — вскакивает Анатолий, — я могу его и вовсе пришибить, если только он…
— Ну, знаете, — прерывает Ямщикова Настя, — это же не серьезно. Что мы собираемся — выручить его или проучить?
— А я повторяю — нужно знать, в каком состоянии Вадим, — стремительно поворачивается к Насте Валентина. — Он невменяем. В каком-то смысле даже почти мертвец. Рассудок его отключен, работают только мышцы да органы пищеварения. А Олег начнет ему…
— Ничего я не начну! И вообще не напрашиваюсь в Иисусы, чтобы воскрешать мертвых…
— Уже и обиделся! — укоризненно качает головой Валентина. — А ведь мы когда-то твоей выдержке завидовали.
— В самом деле, ребята, может быть, взяться за Вадима мне? — спрашивает Анатолий, вопросительно глядя на Олега.
— Что ты на меня смотришь? — недовольным тоном говорит Олег. — Как все решат, так пусть и будет.
— Только вы его не пришибите там, Толя, — просит Настя.
— Ну, я вижу, все за Анатолия, — взяв себя в руки, заключает Рудаков. — Жаль, Татьяны Петровны нет, она бы это не одобрила.
Вадим, похудевший, небритый, с всклокоченными волосами, будто его только что подняли с постели, удивленно смотрит на Анатолия, не то не узнавая, не то глазам своим не веря.
— Ну, как ты тут живешь, в этой крысиной норе? — спрашивает его Анатолий. — Узнаешь ли еще старых своих друзей?
— Друзей? — переспрашивает Вадим.
— А кого же еще? Или ты теперь со священнослужителями только? Крест-то тебе выдали уже? Повесил его на шею? За сколько же сребреников предал нас? Какое жалованье тебе тут положили?
— Да что ты говоришь такое? Кого я предал?
— Всех! Меня, Олега, Андрея, а главное — Варю.
— И Варю?
— Да, и ее.
— Да ты!… Да как ты смеешь?
— Смею, Вадим. Именем Вари смею сказать тебе это.
Маврин ошалело смотрит на Анатолия, с трудом вникая в смысл его страшных слов.
И вдруг глаза его наливаются кровью, и он замахивается на Анатолия.
— Только это тебе и остается, иуда, — спокойно произносит Анатолий, не пытаясь защищаться.
— Да я тебя за такие слова!… — хрипит Маврин, все еще не опуская поднятой руки. — В жизни своей никого не предавал, а ты? Что вы, черт вас побери, вцепились все в меня?…
— Не богохульствуй, Вадим, на тебе крест святой.
— Да нет на мне никакого креста! — рвет ворот рубахи Маврин. — Никакой я веры не принимал и никого не предавал!…
— Прости меня, Вадим, но ты же форменный кретин. Как же тогда, скажи, пожалуйста, понимать твое рабство у Корнелия? Ты же тут, как средневековый невольник под охраной какого-то капуцина, вкалываешь на своего бывшего босса…
— Какого капуцина?
— Ну, бывшего монаха Благовского монастыря, который тут тебя стережет. Я еле прорвался к тебе мимо этого цербера. Да и не в страже твоей дело. Как же ты опять в холуях у Корнелия оказался? Забыл разве, сколько крови он Варе испортил? А ты к нему снова… Нужно же так надругаться над памятью Вари! Мы его ищем чуть ли не по всему Советскому Союзу, а он тут в архиерейском подвале подонку этому религиозные фальшивки какие-то мастерит, чтобы с их помощью веру в бога укреплять.